— Некогда было.
— А вот жениться успел, — словно с упреком проговорил Волков.
— Вы меня рентгеном просвечивали? — Павел сердито засопел. — Не люблю, когда лезут в личную жизнь.
— Ладно, я ведь по-свойски. Знаю, и работал много, и воевал. Все-то я о тебе знаю, Клевцоз!.. Разве Нина тебе о дяде Леше не рассказывала? Вот я и есть для нее дядя Леша.
Павел приподнялся на локте:
— Извините за тон, Алексей Владимирович!
— Да что уж там! — махнул рукой Волков и стал серьезным. — Я с врачами говорил. Туго тебе сейчас. Но думают, еще повоюешь.
— Так и сказали?!
— Прямо не сказали, но дали понять. Не такие мы, чтобы раньше времени дуба давать. Правильно говорю? — спросил Волков. И, увидев подтверждение в глазах Павла, посмотрел на него долгим испытывающим взглядом. — Дорогой ты мой Павел, не исключено, придется тебе в Германию пробираться и там поработать недолго. Пока же, как говорится, не начавши — думай, а начавши — делай.
— Стало быть, Нина учит меня с вашего ведома?
— А ты разве против? Отныне Нина станет приходить вечерами, я же буду с тобой беседовать по утрам.
Теперь Павел понял, что и Волков, и Ростовский, и Нина между собой связаны делом важным и секретным. В свою орбиту включили и его. Новое оружие, появившееся у немцев, всерьез заинтересовало командование, если уж даже Волков, при должности далеко не рядовой, решил лично заняться Павлом.
— Поговорить придется о многом, — Волков достал папиросу, спохватившись, сунул ее обратно в пачку. — Ты инженер, знаешь техническую сторону дела. Теперь придется тебе усвоить философию, немецкую историю, фашистское мышление и многое другое. Создавая дисциплинированную, жестокую армию, гитлеровцы придавали особое значение воспитанию воли и характера солдат.
Волков раскрыл портфель, вытащил несколько книг:
— Не удивляйся, здесь и геополитик Хаусхофер,[10] и генерал Драгомиров,[11] кстати, умнейший специалист по военной психологии, хоть и царский… Читай. Одна рука у тебя действует, книгу держать сможешь. Читай и думай. Думай за германца.
— Алексей Владимирович, разрешите высказать одно соображение.
— Слушаю.
— Я вспоминал разное из того, что произошло на фронте. Всплыла одна деталь. Перед тем как мне приехать в батальон Самвеляна, разведчики захватили «языка». Его звали Оттомар Мантей. Он оказался фенрихом инженерного училища в Карлсхорсте.
— Так-так, — заинтересованно произнес Волков.
— Я читал протокол. Мантей на допросе сказал, что на фронте проходил практику, минировал позиции перед своими окопами. По-моему, тут не сходятся концы с концами. Мантей был в звании оберфельдфебеля. Без пяти минут офицер. Не могли немцы использовать его как простого сапера!
— Но ведь гоняют же они фенрихов на своем полигоне до седьмого пота?
— Полигон — не фронт. Здесь они рисковать не станут. Сдается, Мантей знал об оружии, на которое напоролись наши танки. Знал да не сказал.
— Что ж, можно поискать Мантея в наших лагерях военнопленных. Вдруг ты и прав.
…Вечером пришла Нина, и они стали практиковаться в интонации вопросительных предложений, где, на первый взгляд несущественная, мелочь играла большую роль. Ну, кажется, чего проще вопрос: «Вас ист дас?» Такое предложение произносит учитель, держа книгу в руке, спрашивая учеников: «Что это?» Отсюда спокойная интонация. Но вот тот же вопрос, однако с существенной приставкой: «Вас ист денн дас?» Эта так называемая модальная[12] частица внесла в вопрос тревогу, раздражение, иными словами, выразила чувства, переводимые на русский язык как возмущенное: «Что такое?!»
Так Павел постигал глубины языка. Нина вела уроки старательно, как ведут их студенты-практиканты в присутствии строгого методиста. Свой предмет она знала настолько досконально, что не представляла себе объема знаний, который может понадобиться обыкновенному немцу. Павел смотрел на ее носик с узкими раскрылками, на глаза, прикрытые загнутыми ресницами, на нежные просвечивающие пальцы, которыми она перебирала страницы учебника, — и глубокая жалость с безмерной любовью охватывала его…
Проносилось время, отпущенное на занятия. Она совала в портфельчик книги, поцеловав, исчезала. Павел оставался один. Он надевал наушники, слушал сводки Информбюро. В Сталинграде шли напряженные бои, в нескольких местах гитлеровцы прорвались к Волге. Павел думал о бойцах, заброшенных в окопы, землянки, развалины домов, замерших в ожидании атаки, расстрелявших последнюю обойму, бросившихся на пулеметы… Представлял их такими же, как те танкисты, с которыми он оказался под обстрелом новым оружием. Может, и не лежал бы сейчас Павел на госпитальной койке, если бы его не прикрыл огнем лейтенант Овчинников, не притащил на себе механик-водитель Леша Петренко… Вот и сталинградцы держатся даже в тех случаях, когда остаются в одиночку, веря, что товарищи постараются спасти…
В полночь радио выключалось. Павел тянул за шнурок, поднимал штору затемнения. Какие-то всполохи скользили по потолку. Откуда в затемненной Москве такие мирные, похожие на августовские зарницы огни? «Да это же прожектора!» — вспоминал он. Их стрельчатые лучи то вспыхивали, то гасли, зажигались вновь, тревожно обшаривали небо, вглядываясь в притаившуюся мглу.
Наконец сняли гипс и повязки, ослабили шнурки на корсете. После этого быстрее стали затягиваться раны, уходили боли. Клевцов уже мог двигаться по палате, с каждым днем увеличивая время прогулки.
— Этак через месячишко совсем побежишь, — обрадовался Волков, увидевший его на ногах.
На этот раз Алексей Владимирович вытащил из портфеля не книги, а бутылку шампанского и пять яблок:
— Что смотришь? Главврач разрешил.
— Откуда яблоки?
— Подарки из братского Узбекистана.
— По какому случаю?
— Ты что, считать разучился?
— Я и вправду счет дням потерял. Новый же год сегодня!
— Поскольку в полночь меня не будет, отметим его сейчас.
В дверь кто-то постучал. Алексей Владимирович, пряча улыбку, отвернулся к заиндевелому окну.
— Нина?! Ну, сегодня прямо-таки день сюрпризов!
Жена была в том же темно-синем платье, в каком впервые ее увидел Павел в аудитории, как оказалось, единственном праздничном. Но на этот раз Нина пришила к нему кружевной воротничок, надела туфли, короткую стрижку украсила завивкой. Конечно же, Павел догадался, что этот неожиданный визит подстроил Волков, и кинул благодарный взгляд в его сторону. Но тот, загадочно улыбаясь, изучал морозную вязь на стекле.
— С Новым годом! — произнесла Нина, прижавшись холодными с мороза губами к щеке мужа.
Отвернувшись от окна, Алексей Владимирович сказал:
— Под Сталинградом немцев взяли за глотку. Теперь им там не сладко.
Он разлил шампанское, протянул Нине самое крупное яблоко.
— Я не видела яблок целую вечность!
— Целую вечность… — задумчиво повторил Волков, его простоватое, заостренное лицо опечалилось. — Это счастье, Клевцов, что у тебя есть Нина.
Волков тут же поднялся, обратился к обоим:
— Хотелось бы с вами побыть, да дел много. Не хочу на будущий год хвосты оставлять. Завтра обещал Ростовский зайти, а я буду, как только вернусь.
— Вы уезжаете?
