неторопливо достал из-за пояса еще четыре гранаты, аккуратно разложил их возле ППШ. Степан не спешил и не суетился, все его движения были расчетливы, ни одно не было лишним. Приподняв голову над кочкой, стал ждать дальнейшего развития событий.
Дымную пелену прорезал крик раненого, за ним вопль другого. Перекрывая их, раздалась громкая и властная команда, заставив пластуна опять плюхнуться грудью в грязь, укрыть голову за кочку. И вовремя. С тропы ударили два пулемета, тут же застрочило несколько автоматов, во все стороны, срезая камыш, понеслись пули.
После двух-трех минут беспорядочной стрельбы огонь стих, и пластун весь превратился во внимание. Он слышал чавкающие по грязи шаги уцелевших врагов, до него доносились протяжные стоны раненых, отрывистые, злые команды. И тогда старшина метнул на звук чужого командирского голоса первую пару гранат, затем — оставшиеся. Теперь он бросал их так, чтобы гранаты рвались в болоте, доставая в воде и выковыривая из-за кочек спрятавшихся от невидимого противника немцев.
После этой серии разрывов на тропе какое-то время стояла мертвая тишина, с нее не прозвучало ни одного выстрела. То ли гранаты пластуна сделали свое дело, то ли оставшиеся в живых «охотники», изменив тактику, решили не демаскировать себя звуками.
Что ж, посмотрим, у кого нервы крепче… Разложив перед собой три последние гранаты, старшина спокойно ждал. И вот на тропе снова раздалось хлюпанье воды под сапогами, в просветах камыша мелькнули две согнутые фигуры, бегущие обратно, к берегу. И тогда тишину болота опять разорвали три гранатных взрыва, и снова, замерев за кочкой, сидел весь превратившийся в слух пластун. Но с тропы больше не доносилось ни звука, и он, словно подброшенный пружиной, резко поднялся над болотом, до боли вдавив в плечо приклад автомата.
С высоты своего роста пластун видел тропу как на ладони. Собственно, тропы как таковой больше не существовало: гранатные взрывы разметали все вокруг, среди развороченных болотных кочек и вывернутых корневищ камыша валялись трупы. Некоторые из них были уже наполовину поглощены трясиной, и над поверхностью воды вздувались их пятнистые маскхалаты.
Старшина недобро усмехнулся. «Що, швабы, получили от кубанского казака все, за чем явились? Всех оделил сполна и деревянными крестами и бессрочными отпусками? А может, кто-то из вас еще жив и только прикинулся мертвяком, чтобы улучить удобный момент, всадить пластуну в спину очередь или достать его гранатой, когда он двинется обратно? Но нет, подобному не бывать, не на такого напали. Ваших хитрых штучек я уже насмотрелся вдоволь…»
Он согнулся чуть ли не пополам, постарался охватить взглядом как можно большее пространство, на котором были разбросаны трупы «охотников». Изготовился к стрельбе и сделал первый короткий, осторожный шаг от тропы. Но никто из немцев не шевелился, и он уже смелее попятился в направлении, где оставил партизана…
Возле проводника пластун остановился, устало опустился на кочку, положил на колени автомат. Намочив в воде ладони, протер ими лицо, виски, шею. И только после этого глянул на Студента.
— Отдыхай, музыкант. А через два часа держи курс прямо на родник.
Студент, остановившись в гуще невысоких елочек, протянул вперед руку.
— Вон береза со сломанной верхушкой, а за ней одинокий дуб. В ста метрах от него будет обрыв, отделяющий болото от лесного торфяника. И за этим обрывом — родник. Прямо в кустах, среди травы. Его даже из местных мало кто знает.
— Добро.
Подойдя к краю ельника, старшина стал внимательно осматривать окрестность. Со стороны казалось, что его прищуренные глаза пронизывают лесную темноту насквозь, уши вбирают все шорохи, а от его широко раздутых ноздрей не ускользнет ни один подозрительный запах. Вернувшись к проводнику, пластун бросил ему под ноги свой вещмешок, протянул автомат.
— Держи, а я прогуляюсь до родника. Из ельника не вылазь. Сиди тут, как мышь. И не спи, немцы рядом — можешь и не проснуться.
Он расстегнул кобуру пистолета, передвинул ее ближе к пряжке ремня. Набросил на голову капюшон маскхалата.
— Пока, музыкант. И держи ушки на макушке.
Старшина сделал несколько шагов к краю ельника — и пропал. Напрасно вслушивался Студент в обступившую его со всех сторон ночь — пластун словно растворился в темноте. В этом не было ничего удивительного. Казаки пластунских батальонов всегда славились умением бесшумно передвигаться и незаметно подкрадываться к самому чуткому и осторожному противнику. Никто не мог сравниться с ними в мастерстве чтения чужих и запутывания своих следов. Их ум был неистощим по части устройства самых хитрых засад и ловушек. Недаром наиболее удобный и надежный способ передвижения под огнем противника получил в русской армии название «ползание по-пластунски». Свою громкую и грозную боевую славу пластуны приобрели уже в период крымской кампании при обороне Севастополя и закрепили во время русско-турецкой войны при освобождении Болгарии. Новые славные страницы они вписали в нее в боях с японцами на холмистых равнинах Маньчжурии и в последних сражениях первой мировой войны, на фронтах которой наряду с тридцатью семью конными кубанскими полками дрались двадцать четыре пластунских батальона и один отдельный дивизион.
В полках и сотнях вновь сформированной в Красной Армии пластунской дивизии было немало ветеранов последнего поколения казачьей пехоты: героев боев в ущельях Кавказа и под стенами Карса и Эрзерума, участников славных дел во времена Брусиловского прорыва, когда на острие наступающих русских войск действовало двадцать два кубанских пластунских батальона. Именно они, спасая от разгрома деморализованную румынскую королевскую армию, в смертельных схватках с врагом отстояли карпатские теснины. Именно они — живое воплощение традиций пластунов, носящие на своих черкесках в одном ряду с советскими наградами и георгиевские кресты, — были для старшины Вовка заботливыми и строгими учителями в нелегкой службе разведчика.
Старшина отсутствовал около часа и появился так же внезапно, как и исчез. Беззвучно вынырнув из темноты рядом с проводником, сдавил у плеча его руку, рванувшуюся к спусковому крючку автомата.
— Спокойно. Лучше скажи, ничего не приметил, покуда меня здесь не было?
— Все тихо.
— И то ладно.
Пластун опустился на землю, привалился спиной к стволу молоденькой елочки. Указал проводнику на место рядом.
— Садись, совет держать будем. — И когда партизан сел, тихо зашептал ему в самое ухо: — Сыскал я таки немцев, которые родник и островки на замке держат. Двое их, при одном станкаче. Сидят в окопе полного профиля, выкопали его под трухлявым пнем. Замаскировались неплохо, но я их вонючий дух за версту нутром чую. Коли потребуется — я их мигом на тот свет спроважу. Но пока рано, не пришло время. Ясно, что эта пара — только секрет или дозор, а большинство фашистов на самих островках. Так что нечего раньше срока их будоражить и выдавать себя. Сейчас нам своих ждать надобно, может, кто-то и ушел живым с того пригорка. И потому сделаем так. Заляжем рядышком с окопом — я уже для этого местечко подходящее присмотрел. Одним махом два дела справим: и немцев под надзором держать будем, и своим не дадим на них нарваться. Пошли…
Они ждали. Но никто из оставшихся на пригорке разведчиков на пункт сбора не явился. Ни в полночь, ни после. Не подавали признаков жизни в своем окопчике под пнем и немцы, хотя старшина с проводником лежали от них буквально в трех десятках метров.
Время близилось к рассвету, от болота тянуло промозглой сыростью. Партизан все чаще и чаще клевал носом, как вдруг пластун ткнул его в бок кулаком.
— Глянь-ка, — и кивком головы указал на пень.
Присмотревшись, проводник заметил рядом с пнем две черные тени, словно выросшие прямо из-под корней. Тени медленно двинулись вдоль болота в направлении родника, почти сливаясь цветом с береговым обрывом и пропадая иногда из виду. Старшина тоже поднялся за ними следом, успев бросить партизану:
— Лежи. И никакой самодеятельности.
