Толкин русскими глазами

и не сочтешь, тем более с конца сентября сажают пачками. Теперь еще и бьют смертным боем (М&К ВГ.316).

Дж. Р. Р. Т.: Но люди, Сэм, люди шефа. Он шлет их повсюду, и если кто-нибудь из нас, малого народа, заявляет о своих правах, его тащат в Тюремные норы. Они взяли первыми старого Флоурдамплинга, старого Билла Вайтфута, мэра, и еще многих других… Потом стало гораздо хуже. Теперь их часто избивают (R.347).

В то время как Толкин говорит лишь: «Потом стало гораздо хуже. Теперь их часто избивают» (R.347), Муравьев конкретизируют время, с которого «громилы Генералиссимуса» начали избивать заключенных в Исправнорах: «с конца сентября». Это добавка немедленно привлекает внимание того, кто параллельно читает русский и английский текст. Когда «конец сентября» рассматривается в контексте «Больших начальников», а «громилы Генералиссимуса» (то есть, подручные Сталина), «сажают пачками» да еще к тому же и «бьют смертным боем», советский читатель тут же вспоминает, что Ежов был назначен народным комиссаром внутренних дел на основании телеграммы Сталина в Политбюро, датированной 25 сентября 1936 года[152]. Эта дата стала широко известна из секретного доклада Хрущева на XX Съезде КПСС в 1956 году, когда он начал процесс десталинизации (развенчания культа личности Сталина).

Добавляя к этому эпизоду указание времени, когда в Исправнорах произошли изменения, Муравьев точно укладывается в хронологию Толкина. Временные рамки соответствуют толкиновским, но Толкин сообщает читателю, когда именно Шарки прибыл в Шир, намного позже в повествовании, в беседе между Мерри и фермером Коттоном (R.361). Сдвиг вперед информации о дате прибытия Шарки в тексте у Муравьева превращай Сарумана в Ежова. Все признаки налицо. Период, когда Ежов возглавлял НКВД (1936–1938), а уровень сталинистского террора резко возрос, назван его именем — ежовщина.

Народный комиссар внутренних дел — это была должность одного из «Больших боссов» в Советском Союзе времен Сталина, и с назначением на нее Ежова НКВД получил неограниченные полномочия в использовании любых средств, включая «физические меры воздействия», в деле преследования «врагов народа»[153]. Рукописные пометки наподобие «побои вновь и вновь!» делались членами Политбюро на полях списков «подследственных» НКВД [154].

Надежда Яковлевна Мандельштам пишет о различных типах следователей работавших в НКВД до и после 1937 года[155]. До 1937 года следователи были начитаны, интеллектуальны, идеологизированы — передовой отряд «новых людей» и «подвергали все обычные взгляды коренной сверхчеловеческой ломке. Их сменили люди совершенно другого физического типа у которых вообще никаких взглядов, перевернутых или правильных не было». Также изменились и методы. До 1937 года НКВД «щеголял» своими психологическими методами пыток. «Но потом они сменились физическими, совершенно примитивными избиениями»[156]. Единственное о чем заботились следователи — о выполнении своей нормы полученных признаний. Одним словом — головорезы.

Во время ежовщины людей почти буквально сажали пачками. Количество политических арестов в 1937 году в десять раз увеличилось по сравнению с 1936 годом[157]. Роберт Конквест оценивает их количество в период 1937–1938 годов приблизительно в 7–8 миллионов[158], что составляет 4,5–5 % населения [159]. Однако наиболее пострадали как раз партийные кадры. Из 1966 делегатов XVII Съезда партии в 1934 году, 1108 человек — 56 % — были арестованы как «враги народа» [160].

Сталин взял на вооружение термин времен Французской революции «враг народа»[161], который теперь неразрывно связан с периодом сталинистского террора. Намек на него Муравьев даже вставил в свой перевод разговора между фермером Коттоном и Фродо о ситуации в Шире. По версии Толкина, фермер Коттон говорит: «и если кто-то становился «наглым», — так они [власть имущие] это называют, — то отправлялся вслед за Виллом», мэром, в Тюремные норы (R.360). У Муравьева фермер Кроттон говорит: «если же кто, говоря по-ихнему, «проявлял враждебность», тот живо оказывался, где и Вил Туполап» (М ВГ.329). В контексте политических репрессий намек Муравьева — явная подсказка советскому читателю.

Один Уманский составил компанию Муравьеву в политизации этой фразы. По его мнению, uppish означало «вступаться за наши права» (У IV.836). У остальных переводчиков — за исключением Яхнина и Бобырь, которые опустили эту строку — были гораздо менее вызывающие версии слова uppish. Перевод Грузберга наиболее точен благодаря наличию элемента «высоко»[162] в выбранном им глаголе. Его версия звучит так: «становился «высокомерным»». Александровой это не понравилось, и она изменила ее на «задирать нос». Формулировка Немировой очень похожа: «А кто осмеливался дерзить» (Н ВК.295). У Г&Г был вполне приемлемый вариант: «начинал «воображать о себе»» (Г&Г ВК.319, Г&Г₂₀₀₂.1009). К&К подстраховались, используя два разговорных глагола, чтобы лучше объяснить концепцию «uppishness» русскому читателю. Их версия звучит так: «начал <...> «заноситься» или «высовываться»» (К&К ВК.401). Формулировка Волковского вполне сдержанна. Он написал: «голос подать» (В ВГ.493). ВАМ оказалась наиболее близка к формулировке Муравьева: «проявлял <...> «непослушание»» (ВАМ ВК.329). Однако никто из них даже не приблизился к фразе Муравьева — «проявлял враждебность» — по силе воздействия на советского читателя.

Все остальные переводчики в целом скорее сохраняли толкиновское сдержанное осуждение полицейского государства, чем пытались сделать его более специфически советским. Однако было несколько интересных интерпретаций «the Chiefs Men», в паре с «us small folk» (R.347), создававших противопоставление нас — их, и повторявших противопоставление «всяких бестолковых, неуклюжих верзил, вроде нас с вами» (H.I 6) с полуросликами (R.510). Лучший вариант перевода этой фразы у Уманского. Он противопоставляет «людей» и «нас, малый народ» (У IV.836). Версия Грузберга необыкновенно запоминающаяся: «люди» против «нас, маленьких хоббитов». Александрова испортила эффект, заменив маленьких хоббитов Грузберга на простых хоббитов. Версия К&К — Большие против хоббитов (К&К ВК.386) — менее удачна, поскольку пропускает слова нас и маленьких и использует единственное число вместо множественного во второй половине фразы. У ВАМ имеются две версии противопоставления. В первой — это громадины и невысоклики (ВАМ BK₁₉₉₁.316). Во втором издании (2003 г.), она изменила оба элемента противопоставления на огромины и более буквальное полуростики (ВАМ ВК₂₀₀₃.1157). Вторая версия звучит несколько лучше. Г&Г уклонились от проблемы противопоставления, сделав вторую его часть общей взамен конкретной. Их вариант гласит:

<...> вся беда в Людях, в Людях Предводителя. Они всюду шныряют, и чуть только кто-нибудь против, сразу хватают (Г&Г ВК.307).

Волковский и Немирова вторую половину пары передают в той же тональности, что и Г&Г. Перевод первой половины у Волковского, однако, очень неплох. Он отыскал устаревшее слово и использовал его в качестве усиления: «в людях, в большунах Главнокомандующего» (В ВГ.493). Немирова употребила то же самое слово, что и ВАМ в своем первом издании (1991 г.): громадины (Н ВК.283).

Обычно точный перевод Грузберга испорчен изменением в последнем предложении этого абзаца. Он заканчивается так: «Они [люди шефа] нас часто избивают», в то время как у Толкина сказано: «Теперь их [узников] часто избивают» (R.347). Эта опечатка Грузберга распространяет террор физических побоев с одних лишь заключенных на все население в целом, что является важным изменением политического диапазона полицейского государства в Шире в 3019 году (1419 г. Л.Ш.) в сторону экстремизма. Волковский присоединяется к Грузбергу, допуская ту же самую трактовку. «Как что не по-ихнему, сразу бьют» (В ВГ.493).