фактически означало разделять опасность со всем Братством. Само обладание этой книгой было уголовным преступлением, хотя едва ли кто-нибудь когда-нибудь был осужден только за это. Идеи, которые содержала книга, особым образом воздействовали на читателя, рисковавшего, познавая их. Если бы текст не содержал крамолу, прочесть его мог бы каждый. Евгения Смагина так описала это восприятие: «От чтения неподцензурного, свободного слова всегда было чувство свободы, глотка свежего воздуха (что искупало и литературные несовершенства многих из этих текстов). Кроме того, возникала некая гордость собой, ощущение собственной смелости, эйфория от того, что совершил некий вольный, несанкционированный поступок. Человеку всю жизнь прожившему в условиях свободы слова и печати, трудно это почувствовать»[10].
Самиздатовские копии выдавались только на 3–4 дня, и многие читали их ночами, прогуливая из-за этого работу и учебу. Один из очевидцев выучил текст ВК наизусть и стал ходячей книгой, оживив тем самым «451 градус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. Именно так к советским читателям пришли «Доктор Живаго» Пастернака, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, «Гадкие лебеди» и «Сказка о Тройке» Стругацких.
Первый переводческий бум
В 1982 году в московском издательстве «Детская литература» вышел в свет сокращенный перевод первого тома ВК. Переводчиками были Владимир Сергеевич Муравьев и Андрей Андреевич Кистяковский (М&К), которые познакомились с произведениями Толкина в начале 70-х годов и увлеклись ими. Они хотели использовать произведение Толкина как «прокламацию, достаточно длинную, но воинственную», «сделать ее манифестом зэковского бунта», пишет исследователь творчества К. С. Льюиса и друг переводчиков, профессор Н. Л. Трауберг[11].
Сокращенный перевод немедленно стал бестселлером. Первый тираж в 100 тысяч экземпляров был распродан, и в 1983 году издательство «Детская литература» предприняло беспрецедентный шаг в условиях плановой экономики было напечатано два дополнительных тиража, в общей сложности 300 тысяч экземпляров. Настолько необычным был этот шаг, что одной из российских исследовательниц, которая скорее похожа на знаменитых скептиков из штата Миссури, чем на москвичку, потребовалось сверить регистрационные номера каждого тиража, чтобы окончательно убедиться в этом[12]. Эти дополнительные тиражи также молниеносно разошлись, и вскоре книга стала недоступна даже в библиотеках, поскольку все экземпляры были украдены с полок[13].
Публикация сокращенного перевода первого тома М&К оказалась политически несвоевременной, он вышел на самом пике «холодной войны». 8 июня 1982 г. Рональд Рейган произнес свою знаменитую речь «Империя Зла», в который некоторые исследователи Толкина — одновременно на Востоке и на Западе — разглядели прозрачные намеки на изречения Гэндальфа на Совете Эльронда во второй главе второй книги и на совете в шатрах Арагорна в девятой главе пятой книги. В своей статье «Евразийские тенденции в отечественной литературе жанра фэнтези» Анатолий Мошницкий[14] называет «цитату» из Толкина в речи Рейгана «Империя Зла» непосредственной причиной задержки публикации следующих двух томов перевода М&К.
Выступая в британской Палате Общин, явно ассоциирующейся с Советом Эльронда, Рейган сказал: «Если история чему-нибудь учит, так только тому, что самообман перед лицом неприятных фактов — безумие. <...> Давайте посулим надежду. Давайте сообщим миру, что новая эпоха не только возможна, но и вероятна»[15].
На Совете Эльронда Гэндальф говорит: «Мудрость заключается в том чтобы признать необходимость, когда взвешены все другие пути, хотя тем, кто лелеет ложную надежду, эта мудрость может показаться безумием» (Р.352). На совете в палатке Арагорна, Гэндальф сулит надежду на новую эпоху, надежду, которую Рейган превратил в вероятность: «Мы должны идти в западню с открытыми глазами, отважно, но почти без надежды уцелеть самим. Ибо, лорды, вполне вероятно, что мы погибнем все до единого в черной битве вдали от живых земель. И даже если Барад-дур будет уничтожен, мы не доживем до новой эпохи. Но я считаю что таков наш долг. И это лучше, чем все равно погибнуть (что неизбежно, если мы останемся здесь), зная, что новая эпоха уже никогда не наступит» (R.191).
Когда после выхода сокращенного перевода первого тома М&К стало ясно, что публикации второго и третьего томов в ближайшее время не предвидится, восполнить возникший спрос на перевод продолжения взялись неофициальные переводчики, что вылилось в «переводческий бум» ВК. Одна из отличительных черт всех переводов этого «бума» — они начинались с того места, где обрывался перевод М&К, использовали варианты имен и названий из «Хранителей» и, до некоторой степени, подражали стилю первого тома М&К.
На Украине такими переводчиками стали Алина Немирова и Валерия Александровна Маторина, технический переводчик, работавшая под псевдонимом «ВАМ», который по ее словам, родился из инициалов, но подразумевал фразу: «читайте, это все В.А.М.!» Перевод Н. Эстель — толкиновский псевдоним Надежды Чертковой, известной своим переводом «Сильмариллиона», — также относится ко времени «бума». В августе 1989 г. А. И. Алёхин начитал на кассету свой перевод второй и третьей книг ВК, сделанный с польского перевода Скибневской[16]. В 90-х годах ВК переводила Ирина Забелина, чьи переводы малой прозы Толкина — «Листа Ниггля» и «Фермера Джайлса из Хэма», выходили в свет, а этот ее перевод еще ждет публикации. Наибольшее распространение получил самиздатовский перевод Натальи Григорьевой и Владимира Грушецкого (Г&Г), доступный и в Интернете, который весь пестрит фразами, репликами и целыми абзацами, слово в слово повторяющими сокращенный пересказ Бобырь без ссылок на первоисточник. Даты на рукописи Уманского однозначно свидетельствуют о том, что версия Бобырь создавалась раньше[17]. В Интернете часто встречается перевод Г&Г второго и третьего томов, скомбинированный с переводом первого тома Грузберга, для формирования полной электронной версии романа.
Перестройка
В докладе[18], прочитанном на фестивале «Звездный мост-99», Алина Немирова, одна из переводчиков ВК, оценивает творчество Толкина как литературный и социальный феномен. Немирова отмечает, что наибольший отклик произведения Толкина находят у людей той же социальной среды, к которой принадлежал в Англии и сам Толкин, это средний класс — «служилая интеллигенция», в которую входят преподаватели, врачи, инженеры, научные сотрудники. Она подчеркивает, что те члены толкиновской когорты британского среднего класса, которые усвоили незыблемые основы викторианства, потерпели «максимальный психологический урон при наступлении нового страшного века» двадцатого столетия. И они же обладали «рядом весьма привлекательных черт: гуманностыо, богатством духовных интересов, тягой к творчеству» характерные черты, присущие Толкину.
Немирова отчасти приписывает популярность Толкина в России тому факту, что его произведения формировались под воздействием периода, в который он жил — переломного переходного этапа от викторианской эпохи девятнадцатого столетия к суровой действительности столетия двадцатого, точкой отсчета которой стал не 1900 год, а скорее Первая мировая война, где сражался Толкин. Немирова воспринимает влияние отправных точек мышления именно как фактор, вызывающий повышенный интерес к произведениям Толкина у современных читателей в странах бывшего СССР, «которым в силу стечения обстоятельств пришлось пережить перелом не менее резкий, чем испытывали люди поколения» Толкина, жившего на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Для читателей бывшего СССР, переломными моментами, добавившими к СССР слово «бывший», стали перестройка и крах коммунизма.
Переводческий бум был бы невозможен без перестройки, которая обуздала всесильную государственную руку, контролировавшую литературу, — Главное управление по делам литературы и
