Горшковым с растрепанной копной седых волос.
– Пойдем отсюда, – дребезжащим голосом приказал он. – Все проверено, я не обманулся, дело почти сделано. У меня к тебе будет одна просьба, поклянись, что исполнишь!
– Какая просьба?
– Позже переговорим, – уклончиво ответил Горшков и шагнул к двери.
Настя оставила все попытки сдвинуться с места. Она поняла, что ничего не получится до тех пор, пока что-то особенное не свершится там, за дверью кабинета. События особенно долго ждать себя не заставили. Дверь широко распахнулась, и на пороге появился Роман, очень бледный, сильно осунувшийся, точно похудевший сразу на несколько килограммов. За ним следовал знакомый Насте старик Горшков, но не вполне такой, каким он выступал в академии перед высокопоставленными ее студентами, будучи похожим на дородного профессора, и не такой, каким предстал перед Настей во дворе переулка близ Сретенки, то есть худой и даже изможденный. Роман прижимал к груди сверток, что-то среднего размера, завернутое в белую ткань. Старик тяжело дышал, воздух со свистом выходил из его легких, как бывает только при одышке и плохоньком сердце. При виде этого зрелища у Насти заныло в груди, но вместе с тем появились силы встать. Из всех троих словно одномоментно высосали жизнь, оставив самый минимум для передвижения.
– Вызови лифт, – попросил ее Рома, и голос его зазвучал совершенно по-другому. Так когда-то говорил человек, оставивший Насте память в виде сына и ушедший из жизни при весьма загадочных обстоятельствах.
– Гера? – Настя не заметила, как несколько раз подряд нажала на кнопку вызова. – Но как это может быть?
– К черту расспросы, – услышала она в ответ все тот же до боли знакомый голос, – нам надо возвращаться, иначе может быть поздно, его хватятся, и тогда все окажется бессмысленным. Просто потерпи немного, милая.
– А где же Игорь? – в беспомощной растерянности спросила Настя. – Зачем здесь опять этот старикашка?
– Не такой уж я и старикашка, – проскрипел Горшков. – А Игорь еще появится, просто он нам сейчас не нужен…
Лифт, темный коридор, поклон секретаря, такси, аэропорт Бостона, аэропорт Нью-Йорка, снова такси, громада морского порта Элизабет, таможенные формальности, у пограничного офицера странно стекленеют глаза, он, словно робот, произносит «счастливого путешествия» и нажимает на кнопку автоматического турникета, палуба первого класса, Настя в состоянии, близком к помешательству, запирается в своей каюте. За все время пути из Бостона все трое не обмолвились и словом, ее вопросы откровенно игнорировались. Роман к моменту прибытия на корабль стал напоминать марионетку, которой двигала чья-то чужая воля. Порой он нелепо, конвульсивно дергался, издавал странные звуки и по-прежнему прижимал к груди сверток. Настя могла лишь догадываться, насколько сильно затекла его рука, – до потери чувствительности, не иначе. Ночь, проведенная в открытом океане и сопровождаемая едва ощутимой качкой, ночь, отделившая прошлое от настоящего, оказалась непреодолимым Рубиконом на пути назад. Когда Настя проснулась, часы показывали половину пятого утра, а в иллюминаторе едва теплился свет новорожденного дня. Она приняла контрастный душ, растерлась полотенцем, сделала несколько гимнастических упражнений и выпорхнула из каюты навстречу этому неизвестно что сулящему новому дню.
Палуба была пуста и покрыта легким утренним туманом, сквозь который Настя разглядела две знакомые фигуры, застывшие чуть поодаль. Она двинулась в их сторону, и с каждым шагом ее легкое утреннее состояние безвозвратно улетучивалось. Поравнявшись с Ромой и стариком, девушка готова была стремглав броситься прочь и запереться в своей каюте. Однако те мирно беседовали и вовсе не выглядели по-вчерашнему. Завидев Настю, оба заулыбались.
– И тебе не спится, милая? – С Роминым голосом все было в порядке, и Настя решила, что во всем случившемся с ней вчера виновато нервное напряжение, сыгравшее злую шутку с восприятием действительности.
– Как видишь. Чем вы тут занимаетесь?
– Да вот, уговариваю молодого человека совершить первый истинно стоящий поступок в его жизни, а он не хочет, – с видом оскорбленного достоинства ответил старик Горшков. – А всего делов, что муху прихлопнуть.
– Да какую там муху?! – истерично взвизгнул Роман. – Вы мне убийство предлагаете! Как я могу на такое пойти, я в жизни ничего подобного никогда не совершал!
– Ну да, разумеется! Ты сильно заблуждаешься! А Чернушин, молодой человек, которого ты совратил с пути истинного, сделав из него вора? Тот самый Чернушин, которого ты довел до самоубийства, помнишь? А Кира Брикер, молодая авантюристка, из-за которой ты вначале ушел от своей жены, а потом убил Киру руками своего шофера? А Сеченов – генерал, которому ты столь красочно растолковал смысл монашеского пророчества, где якобы говорилось, что именно он, Сеченов, есть будущий русский мессия? Он застрелился после этого, не так ли?
И Горшков напомнил им свой рассказ о том, как демоническая женщина Лилит спрыгнула с камня в Ханаанской пустыне, помещавшейся во дворе затихинского дома, и вышибла из Германа дух, как затем не по зубам ей оказалась его душа, которая хоть и была перегружена грехами, но, видать, не до такой степени, чтобы поддаться проклятой дьяволице.
– Я сделал все, что было в моих силах. Я запретил ей, спугнул, приказал бросить ее занятие, и она обратилась в скользкую тварь с мягким хребтом и, злобно шипя, уползла под камень. Тело я убрал, вы видели, что оно и по сей день лежит в Затихе в нетленном виде, сохраненное безо всяких ухищрений, совсем как Ленин в своем Мавзолее. Его душа продолжает жить, сменив уже несколько тел, но связь с основным телом не потеряна, вот почему Ленина никогда не похоронят. Так же и с ним получилось, – Игорь кивнул в сторону притихшего Романа, – нашлось подходящее тело с подходящей биографией, и вместо одного человека стал совсем другой. Тебя, сынок, перелицевали, как ношеное пальто в районном ателье. Потому ты здесь и находишься. Скажи, тебе ведь часто приходили видения из жизни вроде бы как твоей, а на самом деле совершенно посторонней? Ты должен помнить события из двух жизней одновременно. Даже я с трудом могу себе представить, насколько, наверное, запутано все в твоем внутреннем мире. Поэтому ты и пьешь как лошадь. Ведь когда ты пьян, выносить раздвоенность сознания куда легче, не так ли?
Роман кивул. «Все так и есть».
– Неужели тебе не хочется с этим покончить? Вновь стать самим собой? – продолжал допытываться старик-искуситель. – А тебе? – Он повернулся к Насте. – Тебе не хочется вновь увидеть своего мужа, отца твоего ребенка? Вот он стоит перед тобой дурак дураком и не может взять в толк, что я хочу от него столь малого, что о таком даже вслух говорить неловко!
– Что ему нужно сделать?
– Вот! – Горшков нырнул в туман, а когда разогнулся, то Настя увидела в его руке длинную, слегка заостренную на конце палку. – Дай сюда! – требовательно обратился старик к Роме, и тот протянул ему свой сверток. Горшков торопливо развернул белую материю, и Настя увидела в его руках длинный предмет причудливой формы, заостренный на конце. Было в этом предмете что-то космическое, и Настя, конечно же, сразу догадалась, что это такое. Копье Судьбы было перед ней, и вокруг лишь небо и воды морские были старше, чем этот чудесный, выкованный из небесного железа пятнадцать тысяч лет назад предмет. Старик меж тем действовал решительно. Он ловким и сильным движением насадил копье на древко, позаимствованное им от корабельной швабры, и протянул его Роману.
– На, говорю тебе, держи! Не будь слизняком! Убей меня! Убей демона, позволь мне вернуться домой, а себе стать прежним. Тебе ничего за это не будет, не бойся. Просто ударь меня вот сюда. – Старик вздернул рубашку и указал точку на левой стороне груди между пятым и шестым ребром. – Бей смело! Нет, не смей! – Старик упал на палубу и принялся с воем кататься по ней, словно борясь с невидимым противником.
– Ударь меня! Я приказываю! – голосом Лемешева вопил Горшков.
– Не делай этого, иначе убью! – тут же слышался голос Горшкова.
Борьба эта продлилась недолго. Запыхавшийся старик встал и обвел их совершенно обезумевшим
