велико людское тщеславие, особенно когда речь идет о бесплотной химере. И жизни не жаль, лишь бы войти в историю! Вера может быть сильной, лишь когда объект этой веры находится среди верующих. Нельзя верить в символ, в крест. К черту догмы!
– Тем не менее император принял волю своего легата и повелел обезглавить его. Последними словами Мавриция стали «С верой в Христа умираю». Вдохновленный примером своего командира, весь легион сложил оружие, и каждый солдат заявил, что предпочтет смерть отречению от христианства. Тогда Максимиан казнил их всех, все 6666 человек. Такая казнь была повторена лишь единственный раз в истории, когда католическая инквизиция за один день обезглавила и сожгла сразу 60 тысяч катарцев и альбигойцев в Тулузе. Читали что-нибудь об этом, мой юный господин Гитлер?
– Нет, но я не считаю казнь ужасной, даже когда она столь впечатляет своими масштабами. Врагов нации можно и должно истреблять без всякого счета, – твердо ответил Гитлер. – Рассказывайте дальше, прошу вас!
– Далее копье досталось императору Константину, первому императору-христианину. Он прижимал его к груди, восседая на почетном месте тринадцатого апостола на Первом экуменическом соборе, где взял на себя смелость навязать Церкви догмат Троицы. Затем, подойдя к огромной карте, обвел острием копья рубежи новой столицы – Константинополя, великой крепости, и заявил, что «стены града сего будут отражать все атаки на протяжении тысячи лет»…
После смерти Константина копье вернулось в Рим, а там угодило в руки Алариха Отважного, варвара, разрушившего Вечный город. Им владел Аэций Флавий – римский полководец, разгромивший Аттилу, которого считали антихристом за его жестокость. Далее копье попало в руки Теодориха – короля остготов, покорившего с его помощью Галлию. Византийский деспот, император, придумавший инквизицию, завоеватель старой Римской империи Юстиниан вверил копью свою судьбу, когда он закрывал повсеместно афинские школы, изгоняя из Европы остатки передовой мысли и погрузив ее на столетия в пучину мракобесия и предрассудков, которые исчезли только с наступлением эпохи флорентийского Возрождения. Со времен Карла Великого, основателя Великой Римской империи германской нации, и вплоть до ее падения спустя тысячу лет сорок пять императоров, многих из которых с детства считал своими кумирами Адольф Гитлер, владели Копьем Судьбы и считали его талисманом, приносящим удачу и наделяющим властью. Династии Меровингов, Каролингов и Гогенштауфенов Швабских владели им в порядке естественной очередности. Гогенштауфены вызывали в Гитлере священный, мистический трепет, в особенности Фридрих Барбаросса и его внук Фридрих Второй.
– О! – с фанатичным восторгом воскликнул Гитлер. – Они ни с кем не сравнимые немцы, подлинные герои!
Леман ответил согласным поклоном:
– Барбаросса твердой рукой объединил герцогов Баварских и Саксонских со швабами и обладал всеми теми качествами монарха, которые, как я вижу, с младых ногтей вас восхищают: рыцарство, отвага, неистощимая энергия, упоение боем, любовь к приключениям, находчивость и очаровывающая, внушающая страх грубость.
Этот рыжебородый проходимец и авантюрист лелеял чудовищные по своему масштабу планы и осуществил весьма многие из них, в том числе чуть было не завоевал всю Италию, поставил себя выше папы римского и изгнал того в Венецию. Затем, когда планам и самой жизни его угрожала опасность, он повинился перед понтификом и в знак полнейшей своей покорности поцеловал его туфлю, и все лишь ради того, чтобы вновь захватить Италию. Барбаросса многим своим современникам казался демоном во плоти. Этого демонизма добавляли ему ручные, повсюду следующие за ним вороны, покинувшие императора за три дня до его несчастной гибели. В конце концов он утонул, переправляясь через реку в Киликии, во время очередного Крестового похода. Перед тем как смерть пришла к нему, копье выпало из его руки, он наклонился за ним, и в этот момент его лошадь встала на дыбы. Император не удержался в седле, сорвался с коня и упал с моста в воду.
Внук Барбароссы, Фридрих Второй Гогенштауфен, затмил своего деда во всех отношениях. Помимо многих унаследованных им от великого предка незаурядных бойцовских и житейских качеств, Фридрих Второй был невероятно умен и свободно говорил на шести языках, а также сочинял недурственные сонеты и вообще всячески покровительствовал искусствам. Был чернокнижником, алхимиком, каббалистом и Мастером черного масонского ордена, то есть настоящим дьяволопоклонником, а помимо того еще и содержал огромный гарем. Копье, доставшееся ему от деда по наследству, он постоянно держал при себе. Однажды, во время одного из Крестовых походов, эту несравненную реликвию нес за ним сам основатель ордена францисканцев Джованни Бернардоне, впоследствии ставший известным всему христианскому миру под именем святого Франциска Ассизского, заступника неимущих и детей, подлинно чистого душою человека.
– А как вы относитесь к Тевтонскому ордену, молодой человек? – Гитлер, увлеченный рассказом профессора, и не заметил, как тот опустился на стул, предназначенный для смотрителя зала, однако вопрос о тевтонцах немедленно вывел молодого человека из грез о великих сражениях прошлого.
– Как может относиться к столь славному рыцарскому ордену истинный патриот Германии?! Вы еще спрашиваете?! Я с детства бредил легендами об их подвигах!
– Вот как? В таком случае вам будет интересно узнать, что именно копье вдохновило создателей ордена на их походы и ратные подвиги. Особенно интересно, что в поход против русских рыцари отправились без копья. Результат вам, я полагаю, известен.
Гитлер в ответ лишь скрипнул зубами…
– Есть легенда, что копье Лонгина предоставляет своему обладателю право выбора, – веско проговорил Леман, – служить духу добра или духу зла. Что вам ближе, мой дорогой юноша? Высокая мораль или свежая кровь?
– Я совершенно точно знаю, что всемирная история дает мне право возвыситься над простой моралью, свойственной обыкновенному человеку. Никакая дурацкая нравственность с ее лживыми установками не должна вмешиваться в исторический процесс и мешать великим событиям. Есть ли смысл при этом говорить о скромности, покорности, доброте и терпении? Все это качества, которыми наделен раб, но не вождь, а я вижу себя только вождем всех немцев! Я должен, обязан заполучить это копье себе!
Профессор сделал успокоительный жест:
– Дослушайте до конца мою историю. Мне симпатичны ваши душевные порывы, такую искренность нынче не часто встретишь, сейчас все больше в ходу двуличие.
– Простите, что вновь перебиваю, но не кажется ли вам, что во всех нынешних болезнях нашего общества виноваты исключительно евреи? Они не создали ни одной цивилизации, а разрушили сотни. Они ничего не сделали своими руками, они все это украли! Их храмы строили иностранные рабочие, вот кто работал на евреев! Все работают на них, а евреи лишь паразитируют на теле общества! У них нет собственного искусства, евреи украли его кусочек за кусочком у других народов. – Лоб Гитлера покрыла мелкая испарина, глаза заблестели, губы побелели от злобы. Он впал в состояние подлинной ярости, что случалось с ним всегда, стоило ему коснуться темы еврейства, столь горячо им ненавидимого. Профессор Леман с нескрываемым одобрением слушал своего юного визави, а тот все больше входил в раж: – Великий Ницше вовсе не зря назвал евреев самой странной нацией на земле, потому что их лозунг – это быть любой ценой, а цену вынуждены выплачивать евреям все прочие народы. Евреи так обработали всех и вся, что сегодня считающий себя антисемитом правоверный христианин, сам того не осознавая, является прямым еврейским последователем! Христианство и еврейство – вот двуглавый аспид, пожирающий все лучшее, что есть в людях! Если бы только судьба была ко мне благосклонна, я создал бы новую религию совершенного человека, белокурой бестии, воспетой Ницше, я доказал бы наглядно, что лишь мы, немцы, прямые потомки арийцев, способны создавать тысячелетние государства и обеспечивать своему народу великое будущее!
Здесь хилый живописец, оказавшийся столь яростным и непреклонным реакционером, как будто выдохся, плечи его опустились, взгляд потух. Но это помутнение оказалось временным. Словно почерпнув силы из другого измерения, он очнулся, осанка сделалась прежней, спина выпрямилась, поза выражала уверенность. Вежливо он извинился за свою несдержанность, попросил ученого закончить рассказ, и тогда
