— Мне завтра дежурить, — оправдался он молодо. — И скучно что-то…
— Господа! Идея! — вдруг поднял толстый обкуренный палец Селенгинский. — Хотите «кукушку»?
— Кукушку?
— Да… чтобы весело было!
Что-то слышали о «кукушке», не представляли ясно; шевельнулось жуткое любопытство; хотелось посмотреть ближе, как хочется иногда взглянуть на крупного хищного зверя с глазу на глаз.
— Старик! Нужно молодежи показать «кукушку»! Мы им покажем? Идет?
— Идет, — протянул Лобода, обведя всех круглыми глазами.
По скульптурным обветренным лицам прошла веселая волна: детски лукавыми стали оба.
— Мы им покажем кавказскую кукушку! Без перьев и пуху!.
— Молодежь! Идет? — хрипло выкрикнул и показал все свои зубы Селенгинский.
Осмыслил ленивые глаза Яловой, Шван поднял концы губ, вынул изо рта папиросу Глуходедов…
— Идет! — ответил за всех Бабаев. — Кукушку? Идет!
Ощупал всех колким насмешливым взглядом — весело вдруг стало и ново; заметил, как штабс- капитан Ирликов незаметно хотел уйти, вскочил и положил ему на плечо руку.
— За папиросами, капитан? У меня много.
Шел первый час ночи.
Дождь лился по крыше ровный и цельный, точно вся ядовитая, бесформенная и сплошная скука, которая гнездилась на земле, собралась и впиталась в его капли.
Переплело густым синим угаром.
Семь человек стояли в большом зале ротонды, с револьверами в руках.
Огромный Лобода светил маленьким огарком, и огонек то казался испуганно вытаращенным глупым глазом, чуть пьяным, серым, то дразнящим, узким, жутко веселым язычком: покажется — спрячется, дернет влево-вправо, опять спрячется.
— Зал большой, разгону много, — серьезно оценивал позицию Лобода. — Зеркало… от полу аршина на два… Стрелять будем в ноги — значит, разбить никак нельзя… Рояль…
— А разобьешь — плати сам. Разбил, сукин кот, плати сам! — весело смеялся Селенгинский.
Толстый, потный, он подбрасывал руки, нетерпеливо объясняя, как нужно становиться в угол, кричать «куку» и тут же бросаться в сторону, опять кричать «куку» из другого угла и опять бросаться…
— Во всех углах побыл — с круга долой! Новую кукушку на кон. Пониме?.. Штука простая! А что?.. Ну да, штука простая, детская…
Оттого, что огонек был маленький, а зал большой, люди казались странными; темнота жмурилась, расступаясь, когда Лобода подымал огарок, но тут же смыкалась снова и кутала этих семерых в грязные лохмотья, как нищая цыганка голых ребят.
Бабаев смотрел на всех и никого не мог ясно представить: по всем прыгал колючий маленький свет, как чей-то смешок, и все были новые, странные. Встречался глазами, глаза казались бессмысленно яркими, точно слитые из стекол.
— В окна тоже не стрелять — полку убыток, — прокатился голос Лободы. — Следы от пуль будут — замажем… Начинаем! Прошу брать билеты!
Он разжал ладонь: узкими полосками белели на ней трубочки билетов.
Бабаев посмотрел на его лицо — не улыбалось; было крупно, строго, красиво освещенное снизу; бросился в глаза желоб под кадыком на длинной шее.
— Господи благослови! — потянулся к кучке билетов Селенгинский.
Мясистый, широкий, преувеличенно долго копался он, щекоча ладонь Лободы, хрипло смеялся, точно ломал хворост, смотрел трубочки на свет и клал обратно, взял, наконец, одну, развернул:
— Пусто!
Перевернул ее, понюхал, опять посмотрел:
— Все-таки пусто!
— Не дури, осел! — сказал Лобода. — Зачем дуришь?.. За меня вынь, а то руки заняты.
— О тебе что мне думать? Известно — тебе «кукушка». Я тебе удружу… Старый капитан молодой гвардии, вот тебе… — развернул билет и жалостно вытянул: — Пу-ycтo!
— Дайте, я возьму, — придвинулся Глуходедов.
— Да возьмем сразу, — сказал Яловой.
Придвинулись, но Лобода сжал ладонь, и она стала похожа на урну с узким горлом.
— По одному, господа! Порядок!
Глуходедов вынул пустой билет, пожал плечами, улыбнулся и закурил папиросу.
Пустая бумажка наивно забелела в руке Ялового.
— Не везет, дядя! — засмеялся Селенгинский и похлопал его по спине.
Бабаев подошел к Лободе, ощутил острый запах его пота, скользнул глазами по волосатому куску груди, выступавшему из рубахи… Стало странно, точно подошел к исповеди. Узкая, женская рука его свободно вошла в урну Лободы, ясно ощутила три твердых трубочки, перебросила все три… «Хочешь кукушку?» — сам себя спросил Бабаев и упрямо ответил: «Хочу». Крепко зажал в пальцах одну трубочку — показалась какой-то объемистой, точно было в ней что-то, — и вынул.
Головы Селенгинского и Швана стукнулись об его голову, наклонившись, и от этого сразу стало как-то жарко и потно.
Нервно, чуть не порвав, раскатал трубочку.
— Есть! — крикнул за него Селенгинский.
— Поймали кукушечку! Щипем!
На грязной бумажке с жирным следом пальца Лободы было по-детски четко выведено «Кук» и поставлена нетерпеливая крупная точка.
Бабаев обежал всех глазами, и показалось вдруг, что стало светлее: это с лиц у всех слетела паутина напряженности, и выступили сразу веселые, простые, хищные углы.
— Фу! — звучно дунул и потушил свечку Селенгинский.
— Черрт! Зачем? — рявкнул Лобода.
Голос в темноте сверкнул и рассыпался, как ракета.
Чиркнул и зажег спичку Глуходедов.
— Что — зачем? — кричал обиженно Селенгинский. — Все в шеренгу, кукушка в левый угол, марш!.. И ни слова!.
Спорили, кричали; тушили и зажигали спички.
Бабаев отошел к левому углу за длинный рояль и смотрел. Колебались тени, прыгали светлые пятна. Шесть человек готовились к тому, как стрелять в него, Бабаева, и, чтобы это было удобно им, делали перестроения, меняли фронт.
— Да вы новобранцы! Калмыки! Буряты! — кричал Селенгинский.
Построились, подняли револьверы.
— Кукушка! Смотрите, куда бежать! — крикнул Лобода. — Темно будет, как у негра… Смотрите!
— Есть, — ответил Бабаев, глянув влево через рояль и через зеркало вправо.
В груди часто и сильно забилось что-то птичье: раз-раз-раз — и горло почему-то стало уже и тверже.
Спичка юркнула в темноту, как маленькая рыбка с белой спиной, темнота закачалась к стала, нахлынув со всех сторон, как море, и отчетливо слышно было: дождь бегал по крыше тысячью птичьих лап.
— Ку-ку!
Первый слог он хрипло зажал между языком и нёбом, а второй бросил звонко вперед, как новый двугривенный на прилавок… Момент прождал, думая: что дальше? Вспомнил, бросился вправо, головой вперед, задел левым плечом за неровную стенку…
— А-а-а-ах-ах! — поспешно разорвали темноту выстрелы. Пули тупо стукнули в угол, как горсть
