— Жирно будет по целому таракану, хватит и по лапке!.. Вот сделаю я из этого щура чучело и повешу на стенку…
— Мордан все равно достанет!
— Ничего, так повешу, чтоб не достал.
И положил мертвую птичку в свой стол, а в кота бросил ботинком.
Наконец, еще одно было.
Какой-то очень широкоплечий молодой малый ходил по их улице с медведем. Конечно, это был смирный медведь, и Жене показался он не таким и большим и ничуть не страшным, как будто бы даже унылым, облезлым, — должно быть, он линял. Он шел вперевалку, как большая бурая собака с куцым хвостом и низко опущенной головой. Посередине улицы, окруженный очень плотной толпой, он боролся со своим вожаком, и вожак его поборол. Потом он поднялся, встряхнулся, как собака, и с фуражкой вожака, поднявшись на задние лапы, обошел толпу. Ему клали в фуражку деньги. Иные трепали его по плечу. А один очень бородатый человек, сапожник (его видела иногда Женя: за столиком на улице он чинил обувь), говорил громко:
— Это, граждане, чистое мошенство, чтобы человек медведя мог повалить. Это двойное мошенство: и малый мошенничает и само собою и медведь тоже. Человек медведя нипочем не свалит!
На что малый отозвался скромно:
— Это смотря какой человек…
При этом он выкатывал действительно наводящую на размышление грудь и хлопал по ней бугроватой рукой…
И многое еще случилось в долгие дни мая, туго переполненные сложными человеческими делами и заботами, радостями и печалью, а также расцветами и смертью как цветов, так и зорь; вороны же, обе поочередно, прилежно сидели на своих четырех зеленоватых крапчатых яйцах, в которых чуяли уже будущих четырех воронят.
Во время ливня Женя очень беспокоилась, как бы гнездо не смыло, как бы не вывалились оттуда яйца, но нет: такое лохматое, на редкость плохо по виду сметанное гнездо оказалось на деле очень прочным, из него неизменно высовывался серьезный вороний клюв, а вблизи от гнезда заботливо сидела настороже другая ворона и зорко глядела по сторонам.
Однажды — это было уже в конце мая — Жене, смотревшей на гнездо из слухового окна чердака, показалось, что в гнезде распустились какие-то красные цветы, которые двигались: лепестки красные и острые распускались и сворачивались, и шел от гнезда какой-то змеиный шип…
Женя поняла, что это вывелись, наконец, воронята.
Она сбежала с чердака стремглав. Она хлопала в ладоши и кричала:
— Воронята у нас! Воронята!
Она дергала за платье мать и тащила ее смотреть воронят вот сейчас же, немедленно.
Но мать удивлялась ей:
— Ну что же тут такого, ежели воронята? Сидела ворона на своих яйцах, ну и вылупились воронята, и все…
Женя в сад побежала одна. Вяз стоял непроницаемо зеленый. Листья его только теперь, к концу мая, развернулись во всю свою мощь. Снизу ей чуть видно было гнездо.
— Ка-кие ум-ные! — вслух подумала Женя о воронах, так укрыто поместивших свой дом.
Она заходила так и этак, она подымалась на цыпочки, чтобы увидеть еще раз красные лепестки ртов четырех воронят, но в гнезде было совершенно тихо, и снизу ничего не видно. Она поняла, что воронята сыты и спят.
Вторая картина Жени, сделанная в тот день, была такова: из темно-зеленого облака вяза выдвигалось исчерна-коричневое гнездо воронье, а из него, как лепестки мака, такие красные, высовывались восемь остроконечий. Над гнездом на сучке сидела ворона с куском хлеба в черном клюве. И только. Под картиной была подпись карандашом: «Маи вароньяты».
Эта картина ей самой нравилась чрезвычайно: ей все казалось в ней живым до того, что даже как будто шел воронячий шип от этого раскрашенного листа бумаги.
Она приколола его двумя булавками над своею постелью, и когда глядела на него издали, у нее замирало сердце от удовольствия.
Потом эта восьмилетняя девочка с двумя болтающимися тонкими белесыми косками, не маленькая для своих лет и ловкая, бежала по улице, квартала за четыре, в город, к сестре Даше, обрадовать ее тем, что появились воронята.
Даша жила в двухэтажном доме, в котором было несколько квартир. Только когда Женя входила во двор и потом подымалась по лестнице, она подумала, что Даша, может быть, теперь ругается с какою- нибудь соседкой или моет пол, и как ей скажешь тогда о воронятах?
Но Даша сидела в комнате у окна и чинила свой чулок, распялив его пятку на ложке. Увидя это, Женя еще от дверей крикнула:
— Уже есть, Даша! Воронята! Четыре штуки.
Даша целовала ее и смеялась:
— Ах, какое счастье привалило! Воронята!
— Четыре штуки!
— А ты разве к ним туда лазила, считала?
— Я с чердака видела! Четыре рта, и все красные-красные!
— Замечательно!
Даша тормошила Женю, но Женя спросила вдруг серьезным тоном:
— Теперь вопрос: какой же должен учиться говорить?
— Это уж пускай Александра Васильевна выберет… провизорша.
— А когда же она выберет? Пускай сейчас выбирает и берет, а то Мордан… или даже мальчишки через забор залезут…
— Ну, вот еще — мальчишки! Какие же мальчишки?
— Какие-нибудь… соседские… Увидят гнездо и залезут ночью.
Мысль о мальчишках явилась совершенно внезапно: слишком много их видела Женя на улице, пока добежала.
— Ночью, так это Мордан скорее залезет, а не мальчишки, — сказала Даша.
— Mop-дан?.. Мордана я никуда не пущу ночью! Мордан у меня будет спать теперь ночью!
— Беда тебе будет теперь с твоим хозяйством! — шутила Даша. — Мордан, мальчишки, — теперь так и оглядывайся кругом!
— Да-а, а ты как думаешь? Хоть бы провизорша скорее взяла одного. Ты бы ей сказала сегодня, а? Скажешь?
— Скажу, когда оперятся.
— А я потом могу с ним разговаривать, с вороненком?
— Дурочка! Да ведь он сколько же слов знать будет? Может быть, всего двадцать.
— Ну что же — пускай двадцать… А мне больше и не надо… Значит, я с ним буду говорить, а? Она мне позволит?.. Я ей, конечно, его подарю, а все-таки ведь он мой же будет, вороненок?
Она просидела у сестры с полчаса, всячески стараясь уяснить для себя, когда именно придет за вороненком провизорша Серпка, какого именно из четырех она выберет: самого большого, или самого маленького, или среднего (ей представлялось, что они не одинаковые, а непременно есть среди них и побольше и поменьше), и как именно она будет учить его говорить, то есть будет ли его бить — и как и чем бить, — или не будет?
Домой она бежала так же, как и сюда из дому: она была в волнении чрезвычайном.
Женя брала к себе на постель кота недели три, чтоб не забрался он к воронятам ночью. Среди дня же несколько раз залезала она на чердак, чтобы рассмотреть, что делается в гнезде.
Если бы могла она сама подставить чердачную лестницу к вязу, она полезла бы и туда разглядеть как следует воронят вблизи. Это занимало в доме только ее одну, но, упорно думая над этим, она нашла и
