попросить его принести ей бутылку хереса. Людвиг втиснулся между Ником и Джорджианой и взял Джорджиану за руки. Ник почувствовал раздражение от фамильярности, с которой Людвиг прикасался к ней.
— Мне очень жаль, что так вышло, — сказал Людвиг, глядя Джорджиане в глаза. — Ее потрясла смерть брата, и она все больше заговаривается.
Ник фыркнул, но они не обратили на него внимания. Его раздражение начало перерастать в нечто более серьезное, когда он увидел, что эти двое придвинулись друг к другу.
Джорджиана поцеловала Людвига в щеку, и Ник негромко выругался. К счастью, его не услышали.
— Я знаю, что вы не виноваты, — сказала она Людвигу. — У вас усталый вид. Лучше отдохните сегодня ночью, вместо того чтобы работать до утра.
— Спасибо, дорогая Джорджиана, я так и сделаю. У вас такое доброе сердце, да, очень доброе. — Он поцеловал ее в ответ. — Возможно, завтра мне понадобится ваша помощь. На одной из мумий повязки гниют и отваливаются, и я должен что-то сделать, чтобы они сохранились. Вы знали, что древнеегипетские бальзамировщики вытаскивали мозг покойников через нос? Они использовали для этого такой длинный инструмент с крючком на конце.
— Боже! — воскликнул Ник и встал между Людвигом и Джорджианой.
Джорджиана приподняла подбородок.
— В чем дело, мистер Росс?
— Не смотрите на меня так, словно я еж, изгадивший ваш ковер. Меня замутило от ваших поцелуев и разговоров о мумиях и мозгах. — Он посмотрел на Людвига. — А вы поберегите ваши слюнявые поцелуи для кого-нибудь другого. И не распускайте руки.
Джорджиана возмутилась, а Людвиг лишь вытаращил на него глаза. Ник разозлился еще больше при мысли о том, что Джорджиана питает симпатию к этому нудному безвольному человеку.
— О Господи, — произнес Людвиг.
Ник сунул руки в карманы и насмешливо посмотрел на Джорджиану.
— Он напоминает мне несчастную монахиню.
— Вы должны извиниться перед Людвигом, — сказала Джорджиана.
— О, будь все проклято, — прорычал Ник, увидев, что Джорджиана гладит Людвига по руке.
Она посмотрела на него сердито и сказала:
— Следите за вашей речью, сэр.
— О Боже, да, — присоединился к ней Людвиг. Он приподнял руку, и Джорджиана просунула под нее свою. — С вашей стороны неучтиво так грубо выражаться в присутствии дамы.
Ник подбоченился:
— Уж не собираетесь ли вы учить меня учтивости, патрон?
— Хватит, сэр! — Джорджиана потянула Людвига за руку, заставив его отойти от Ника на безопасное расстояние. Сама же приблизилась к нему и прошептала: — Вам должно быть стыдно, сэр, что вы обижаете такого замечательного человека, как Людвиг. Вы недостойны даже того, чтобы… чтобы стирать его белье. — Она взяла своего подопечного под руку, и они направились к выходу. — Мы идем на ленч.
— Иди и нарежь там для него мясо, — крикнул Ник им вслед.
В гостиной оставались лишь несколько человек, и все с удивлением посмотрели на него. Ник ответил им свирепым взглядом и подошел к окну. Откинул кусок крепа, зацепившийся за его фрак, и пробормотал:
— Бесхребетное пузатое ничтожество. Именно такой бесхарактерный муж ей нужен. Она будет из него веревки вить.
Постой. Что это он вдруг так разгорячился? Раньше его никогда не беспокоили такие типы, как Людвиг Хайд. Но раньше ему еще не приходилось стоять и смотреть, как Джорджиана целует его.
Черт возьми, он ревнует ее. Мысль о том, что Людвиг дотрагивается до нее своими мягкими влажными руками, приводила его в ярость. Когда этот гаденыш поцеловал ее, Нику понадобилось самообладание, чтобы не схватить его и не засунуть в камин.
Ей-богу, он ревнует ее. Как писал этот древний римлянин, которого ему читал Пертуи? Кажется, Овидий. Ах да. «Любовь, которую питает ревность, живет долго».
Ник застонал и прижал щеку к холодному стеклу. Любовь. Ужасная бесконечная мука.
Позднее, ночью, Ник лег на кровать совсем одетый, после того как удостоверился, что Джорджиана заперла свою дверь. Она каждый вечер пододвигала к двери — мебель, и он был спокоен за ее безопасность. Никто, кроме него, не мог открывать замки отмычкой, во всяком случае он надеялся на это. Тушки кроликов и тушеное мясо он отослал знакомому врачу в Лондон. Он слышал, как Джорджиана расспрашивала своих подозреваемых, и проводил собственное расследование действий Эвелина и Людвига.
Чтобы не думать о том, как бы ему доказать Джорджиане, что она по-прежнему хочет его, он стал вспоминать то, что ему было известно. В день смерти Трешфилда Людвиг, как обычно, находился среди своих древностей. Он мог выскользнуть из Египетского крыла, отравить кролика, и никто ничего бы не заметил. Эвелин в тот день долго гулял и мог сделать то же самое. Он мог даже заплатить извозчику экипажа, чтобы тот сбил Джорджиану, когда она ходила за покупками. Ник все еще имел некоторые подозрения насчет этого инцидента, хотя Джорджиана считала его одной из проказ леди Августы.
К счастью, Джорджиану больше никто не пытался убить. Ник объяснял это тем, что
Трешфилд умер раньше, чем успел изменить свое завещание или жениться на ней. Джорджиана полагала, что леди Августа была потрясена смертью брата и на время перестала проказничать. Как бы там ни было, время уходит. Он и Джорджиана скоро покинут поместье Трешфилда, и если они не найдут убийцу до своего отъезда, то, вероятно, они уже никогда его не найдут.
Ему нужно будет спросить слуг о том, что делали Эвелин и Людвиг в день убийства. Однако в домах благородных семейств бросалась в глаза разобщенность между слугами, хозяевами и гостями. Если он подойдет с этим вопросом даже к лакею, слух об этом быстро достигнет ушей дворецкого и домоправителя, которые непременно передадут его Пруденс. Как и Джорджиане, ему придется действовать через своего слугу, Пертуи.
Ник составлял в уме список вопросов для своего слуги, когда в дверь его гостиной негромко стукнули один раз. В его апартаментах было темно — горела единственная свеча возле его кровати. Он взял свечу и вышел в гостиную.
Открыв дверь, он обнаружил, что в коридоре никого нет. Неужели стук ему послышался. Маловероятно. Он закрыл дверь и почувствовал, что наступил на что-то. Он нагнулся и поднял конверт. Внутри был листок почтовой бумаги Трешфилда. Текст на нем был написан печатными буквами. Внизу стояло имя Джорджианы. Она писала, что придет в Египетское крыло этой ночью в два часа и просила его ждать ее там.
Ник положил листок обратно в конверт. Ее королевское величество считает его почти неграмотным, раз написала эту чертову записку печатными буквами. Значит, она нашла убийцу! Зачем еще она захотела бы встретиться с ним тайно, если ей явно противно его общество?
— Разрази меня гром, — пробормотал Ник. — Если она нашла его, мне придется вернуться в Техас.
Он проиграл. Без сомнения Пруденс убила Трешфилда, чтобы обеспечить себе место в свете. Сердце его упало, как будто находилось под тяжестью сотни саркофагов. Ему придется предстать перед насмешливым и торжествующим взглядом Джорджианы. Впрочем, ее светлость слишком хорошо воспитана, чтобы глумиться над кем-либо. Она скромно расскажет ему, как ей удалось разоблачить убийцу, и вежливо попросит убраться за океан и больше никогда не беспокоить ее.
И ему придется уехать. Конверт выпал из его руки, и он невидящим взглядом посмотрел на свечу, которую все еще держал. Почему его любовь не такая, как любовь Джоселина и Лайзы. Его любовь походит на любовь Отелло и Дездемоны тем, что она заранее обречена. Обречена, обречена, обречена. Только Джорджиана далеко не такая верная, какой была Дездемона.
Да, она хочет, чтобы он уехал. Но он уйдет не так, как уходит какая-нибудь жалкая дворняжка, которую прогнали со двора. Он уйдет красиво, с высоко поднятой головой и покажет ей, что его не волнует то, что она считает их близость грязной тайной, которую лучше всего забыть. Или он попробует показать ей, как много она теряет в его лице. У него осталось мало времени на то, чтобы принять решение, но так или иначе, а Джорджиана пожалеет о том, что сделала с ним.
Несмотря на то, что он был поглощен мыслями об отмщении, время для Ника тянулось медленно. Когда
