Она держала голову прямо, и появилась новая, почти мужская, осмысленность в ее глазах, теперь что-то видевших ясно (прежде не было этого) и видевших далеко вперед.
День был теплый, тихий, — снегу все не было, и они не сидели в комнате, а гуляли в саду, очень прибранном больными, и подробно рассказывала Наталья Львовна, почему иметь каменоломни гораздо менее выгодно, чем арендовать имение, а Алексей Иваныч слушал с явной тоской, точно слышал о тяжкой болезни кого-то, с кем он сроднился, и вставлял односложно:
— Что ж, конечно… Имение, да… Это совсем хорошо: имение.
И почему-то вспомнил Павлика.
— Что-то теперь делает наш Павлик бедный!.. Или уж умер?
— Павлик умер?.. Что вы!.. Павлик мне недавно письмо прислал… То есть прислал письмо отец, а в нем была и от Павлика страничка… Поправляется!.. И даже шафером был у Ивана на свадьбе!.. Помните — старик — садовник с нашей дачи?.. Женился, представьте!
— Женился? — оторопел Алексей Иваныч. — Как же… помню Ивана…
— И у меня, знаете ли, мысль: если дело с имением у нас сладится (я думаю, что сладится: есть уже подходящее и не так далеко отсюда), я возьму туда Павлика, — пусть ковыляет там… Молоком парным буду его отпаивать, — авось, отпою… А то что же он там один, — бедный!
Алексей Иваныч глянул на нее благодарно:
— Это вы хорошо!.. А как же море и горы?.. Ведь там не будет?
— Ничего… весной и в деревне отлично… И вас мы думаем тоже туда.
— Меня туда?.. Как же это меня?
— А что же вы будете вечно здесь?.. Куда-нибудь надо вам потом?.. Вот и будете помогать нам по хозяйству!
— Вот как вы меня!.. И думаете вы… что я могу? — очень удивился Алексей Иваныч.
Он был в своей прежней бурке и прежней фуражке с кокардой и инженерским значком.
— А почему же не можете? — повернула она к нему новую шляпку.
— Мм… вот как вы думаете меня!
Он присмотрелся к ней очень внимательно своими белыми встревоженными глазами, но в это время загремели около по камням узенькой здесь мостовой колеса извозчика и остановились около ворот.
— Доктор, должно быть, — сказал Алексей Иваныч и ждал рассеянно: вот стукнет щеколда калитки и войдет серое, такое обычное за последние дни для его глаз, — военная шинель, часто бывавшая под дождем и потертая.
Но брякнула щеколда, и открылась калитка, и вошел кто-то в шубе, тоже страшно знакомый, — тяжелой волчьей шубе и шапке.
— Илья, — шепнул он Наталье Львовне и прирос к месту.
Шагах в десяти от них обоих, от калитки к лестнице на второй этаж, медленно еще ставя ноги, побледневший, что было заметно очень, прошел Илья, приехавший, только что, видимо, выйдя из больницы, к Ване.
Вкось бросивши взгляд на Алексея Иваныча и Наталью Львовну, он узнал их сразу и отвернулся, но ни одного движения его не пропустили они и молча смотрели, как он, безошибочно и не нуждаясь в вопросе, подошел прямо к двери, ведущей на верхний этаж, и скрылся за ней.
— Вот как! — прошептал Алексей Иваныч.
— Да… Он и тогда ведь, когда я была, мог ходить…
Голос у Натальи Львовны тоже стал притихший, но она тут же оправилась, оглянулась кругом, увидела близко скамейку, — сказала весело:
— Сядемте здесь!
Со скамейки, выбранной ею, видны были все выходящие в сад окна второго этажа. Алексей Иваныч, когда они сели, смотрел все время вниз, себе в ноги, она же на окна.
— Да, это он к художнику… то бишь, атлету… Они ведь оказались действительно друзья, — вы знаете?.. И он от него без ума, от Ильи, этот атлет!.. Он вообще туповат, как все атлеты… Умный атлет — это, конечно, абсурд!
— А Петр Первый? — нерешительно вставил Алексей Иваныч.
— Не знаю… Гениален, говорят, был… Может быть… Но ведь это у него была жена — немка Марта?.. Поломойка!.. Разве умный человек мог бы жениться на поломойке?
— Значит… Макухин умнее Петра? — неожиданно сказалось у Алексея Иваныча, потом он сделал рукой свой хватающий жест, и лицо его приняло умоляющее выражение.
Но она отвечала спокойно:
— Конечно, умнее.
— Да… Макухин… Федор Петрович, — поправился он, — только что не получил образования, а он…
— Это неважно! — перебила она. — Зато не говорит явных глупостей, которые надоели ужасно!
— Конечно, — он и не может говорить глупостей, — согласился Алексей Иваныч. — Для того, чтобы иметь возможность говорить глупости (иногда, иногда, — не всегда, разумеется!), нужно быть очень умным… А он умен, действительно, просто — умен.
— Но не очень? — подхватила Наталья Львовна. — Кто же очень, по-вашему? Илья?
— Нет!.. Илья нет!.. Не тот, какой нужен, чтобы быть очень умным.
И вдруг, неожиданно:
— А ваша свадьба как?
— Свадьба?.. Мы отложили пока…
— А-а!.. Вот как!..
И тут же:
— Знаете, — я даже во сне не вижу больше Валю!
— Чтобы видеть во сне, нужно думать, а вы забыли!
— Я забыл? Что вы!
— Да, да!.. Забыли! Я это вижу… Забыли!
— Я нет… Я думаю… А она… И вот я сижу, а он ходит.
— Как сидите? Ведь вы же лечитесь?
— Лечусь?.. Чепуха это все… Этим нельзя вылечить… Да я уже и не болен… Я как-нибудь уйду отсюда.
— Куда уйдете?
— Не знаю… Я что-то делал там около моря… Дорогу?.. Вот… могу опять делать дорогу…
— Нет, вы поедете к нам в имение… На берегу — там вам нечего делать…
— Нечего, правда… И вообще нечего… И везде нечего… У меня был враг, — им я был жив несколько месяцев (чем же еще и жив бывает человек, как не врагом?). Теперь его нет больше… То есть он жив вообще… вообще жив, а для меня умер… Смотрел сейчас на него, как на чужого… Теперь кончено… Нет его… Над всеми тремя крест!
Он провел в воздухе крест указательным пальцем.
— Мне сейчас надо ехать, — поднялась Наталья Львовна, — к владелицам имения, которое мы хотим снять… План мы видели… и условия. Надо поехать туда, на место, но сначала… сначала выяснить еще кое- что здесь… Они только недавно оттуда… Их три сестры, представьте, и все красавицы, и еще девочки почти… Мать умерла недавно… Имение в опеке, а опекун — их дядя, — Оленин, предводитель дворянства… Поняли?.. Ах, какой дом у них здесь!.. Не дом — дворец!.. Вот мне сейчас к ним надо.
И остановилась вдруг: это в одном из окон верхнего этажа мелькнула фигура Ильи, и рядом с ним встал Ваня.
Она поправила вуальку на шляпке и закончила:
— Я думаю, что если я возьму извозчика Ильи, то он ничего не будет иметь против.
— Как же вы его возьмете?.. Он скажет, что занят.
— Ничего… Я дам ему, сколько даст Илья, и еще столько же, и он отлично ему изменит.
Она встала и бойко пошла к калитке.
— Барин останется здесь, — сказала она бородачу. — На Дворцовую… Плачу за него я.
