своевременно, очевидно, думая, нельзя ли будет со временем выписать в расход замерзших, как убитых в перестрелке, а тяжело обмороженных, как раненых, что было бы, конечно, гораздо приятнее высшему начальству, воюющему с неприятелем, но презирающему стихии.
Самое же отрадное, что узнал в это утро Истопин, было то, что в других смежных корпусах, — у Флуга и Саввича, — замерзших оказалось еще больше, чем у него, и, между прочим, в корпусе Флуга, в окопах на высоте 375 погибла, задохнувшись, почти целая рота.
Поэтому дознанию, над которым потрудился с кропотливым усердием врага Баснин, не было дано никакого хода. Но до Ковалевского это решение Истопина пока еще не дошло.
Пока он видел только, что в его полку новое огромное упущение: «пальчики». Когда же после разговора по телефону с Ливенцевым он в раздражении выскочил посмотреть, ведут ли этих пятерых из десятой роты, зачинщиков членовредительства, он увидал нечто другое: шла большая толпа солдат, — человек полтораста, — и ни одного офицера при них.
С трудом продвигаясь по глубокому снегу, толпа направлялась прямо на него, и когда была от него всего в двадцати шагах, он скомандовал ей так зычно, как мог командовать только на смотрах и парадах:
— Команда, сто-о-ой!
К удивлению его, команда остановилась не сразу, а продвинулась еще шагов на пять, на семь. Все были без винтовок.
— Вы-ы что за команда такая, а? Куда прете? — крикнул Ковалевский.
Голосов двадцать вразнобой ответили:
— Шестая рота, ваше всокбродь!
— Ка-ак шестая рота?
Ковалевский сам подошел ближе к толпе:
— Почему шестая рота? Куда же вы идете?
— На перевязочный… В околоток… Больные все! — совершенно несогласно выкрикивались ответы.
— Кто же вас послал? — изумленно, почти испуганно спросил Ковалевский. — Ротный командир послал?
— Никак нет, — сами…
— Вы из окопов или из резерва? Ведь шестая — в окопах?
— Так точно, в окопах… Из окопов мы, чтоб им пропасть, тем окопам!
Ковалевский оглянулся; никого не было сзади его, а перед ним толпа в шинелях, забывшая о том, что она — солдаты.
— Наза-ад! — крикнул он во весь голос.
Однако никто не двинулся назад. Только кто-то сзади крикнул хрипло:
— Куда же назад, когда больные мы все! Подыхать?
Тогда Ковалевский почувствовал, что полк его не только рассыпается, рушится весь, но что он вот- вот опрокинется на него же и его раздавит. Это почувствовал он в первый раз, но настолько осязательно было в его представлении, что наваливаются на него всей толпой и его давят, что он перешел сразу с командного тона на обыкновенный разговорный, — упал с облаков на простую исхоженную землю.
— Ребята, что вы больны, я верю, но что вас лечить негде, вы можете увидеть сами, когда дойдете до перевязочного пункта… Вон перевязочный, — та вон землянка. (Он указал рукой.) Она уж полным-полна, ни одного человека больше принять не может и не примет, ребята!
— Тогда мы дальше пойдем! — крикнули из толпы.
— Куда именно? В голое поле? Чтобы там замерзнуть наверное?
— Все равно где подыхать!
— Нет, в окопах вас скоро сменят другие, — там вы останетесь живы, а здесь, дальше, и лошади дохнут, не то что люди.
Издохшие лошади, кстати, не были убраны. От толпы они лежали недалеко, и на них указал Ковалевский.
Солдаты посмотрели на полузанесенные конские трупы около подводы, а Ковалевский продолжал:
— Сообщения с тылом никакого нет, — мы отрезаны. Ветер скоро опять усилится, а он будет вам все время в лицо, — не пробьетесь никуда, ребята! Выбьетесь из сил и погибнете, — это знайте!
— Неужто ж снова в те окопы?
— Только в окопы!.. Тем более — ненадолго ведь: я распоряжусь вашу роту сегодня сменить… Все роты, какие были в окопах, пойдут сегодня в резерв.
Толпа потолклась на месте еще несколько минут, наконец повернула обратно. Ковалевский же, еще не пришедший в себя, так же стоял неподвижно на одном месте, и ветер дул ему за воротник шинели.
Но вот он заметил — еще подходило несколько человек с другой стороны, одни без винтовок, другие с винтовками. Он думал, что это тоже беглые из окопов, он несколько опасливо взглядывал на три штыка, поблескивавшие на солнце, и только тогда почувствовал себя снова, если и не таким, как прежде, — все- таки командиром полка, когда узнал из рапорта унтер-офицера Старосилы, что это доставлены арестованные по его приказу пять человек «пальчиков» из десятой роты. И прапорщик Ливенцев, совершенно было упавший в его мнении, снова стал как будто и не таким уж плохим, а довольно приличным командиром роты, гораздо лучшим все-таки, чем Яблочкин, от которого ушла вся рота, а он даже не донес об этом.
Он посмотрел на арестованных, плотно зажав губы, чтобы не выругаться; однако не выдержал. Ветер дул ему в лицо. Темным разорванным пятном еще виднелась в густой поземке уходящая в сторону окопа шестая рота, но она ведь была только беспорядочной толпой, которой никто не командовал, и первый же крикун мог увлечь ее на любое преступление против дисциплины. Представлялось, что там, за двухверстными снегами, в других ротах передовой линии, может быть, тоже членовредительствуют теперь десятки, если не сотни солдат, окончательно разваливая полк. И начали развал этот вот они — пятеро, — четыре густобородых мужика и пятый, черт его знает, с какими-то дикими глазами навыкат.
— Так это вы-ы… так это вы!.. — сразу взвился до высшей ноты звонкий голос Ковалевского, и тугой кулак в серой вязаной перчатке ритмически задвигался перед носом наиболее видного из всех пятерых — Микиты Воловика, а покрасневшие глаза забегали по всей шеренге. — Вот вам покажут, куда и как надо стрелять из русских винтовок, — погодите, мерзавцы!.. Вы поймете, негодяи, зачем существуют наши винтовки!.. Унтер-офицер! Веди эту гнусную сволочь в караульное помещение… Вон туда, — в ту землянку… И сдай там их всех караульному начальнику под расписку.
— Ваше высокобродь! А как же, на перевязку же нам надо, дюже крепко руки болят! — прокричал вдруг, неожиданно для него, Курбакин.
— Пере-вязку? Он беспокоится, что его не перевяжут, подлец! — удивился даже этому выкрику Ковалевский и еще раз кивнул головой Старосиле: — Веди.
И чтобы арестованных, действительно, привели куда следует, он даже прошел за ними шагов тридцать. Бабьюки шли покорно, но Курбакин обернулся вдруг и остановился, чтобы что-то крикнуть еще; однако Старосила расторопно сдернул с плеча винтовку, наставил штык против его шеи и прохрипел:
— Иди, куда приказано, а то-о…
Наблюдая это издали, Ковалевский еще раз подумал о Ливенцеве, что он, пожалуй, не так и виноват: когда же было ему переработать эту орду пополнения, влившуюся в его роту?
Но, возвратясь в штаб и отдав по телефону распоряжение, чтобы роты резерва сменили роты в окопах, а Кароли чтобы произвел дознание по делу пяти арестованных в десятой роте, — он сам вдруг был вызван к проводу генералом Котовичем.
Как это было ни странно, старец спросил его не о том, как прошла ночь и сколько у него новых замерзших, — он спросил его о прапорщике Ливенцеве.
— Генерал Баснин сообщил мне, что у вас в полку есть такой ротный командир, прапорщик Ливенцев…
— Это мог бы сообщить вам и я, ваше превосходительство, — ответил Ковалевский.
— Да, вы… вы, конечно, должны знать его лучше… Так вот, я хотел бы знать, каков он у вас по
