колеблется в рамках от трех до пяти.
– Вы сейчас ссылаетесь на собственный опыт?
– Да. В случаях, когда проводится вскрытие, процент смертей от неустановленных причин ничтожно мал.
– Из вашего опыта следует, что количество таких случаев составляет три-пять процентов?
– Можно считать и так. Вообще-то, называя эти цифры, я подыграл вам.
– Итак, в данном конкретном случае только потому, что вы не смогли установить причину смерти и тело было забальзамировано, вы предположили, что причиной смерти могло быть некое вещество, все следы присутствия которого были уничтожены бальзамирующей жидкостью. Вы предположили, что это был цианистый калий.
– Э-э, хотя я и не считаю вашу формулировку честной, я все же вынужден ответить утвердительно.
– У вас были случаи, когда вы оказались не в состоянии определить причину смерти до бальзамирования?
– Да.
– И они составляли три-пять процентов от общего числа?
– Ну, пожалуй, да.
– Определяли ли вы в этих случаях причину смерти как отравление цианистым калием?
– Это абсурд! Конечно же, нет!
– Подписывали ли вы заключение относительно любого из этих случаев, где бы указывалось отравление цианидом как причина смерти?
– Нет.
– То есть вы просто писали в тех заключениях, что причина смерти не установлена?
– Ну… нет.
– Вы не знали причины смерти, – гнул свое Мейсон, – потому что вы не смогли ее установить?
– Верно.
– Но в заключении вы этого не писали?
– В заключении, мистер Мейсон, должна быть указана какая-то причина смерти. В наших кругах, когда не представляется возможным абсолютно достоверно установить причину смерти, практикуется указание причины из определенного списка, известного всем врачам.
– Другими словами, когда вы не можете установить причину смерти, вы просто призываете на помощь свое воображение. Так?
– Ну, я уже сказал, что в заключении должна быть указана какая-то причина смерти.
– Именно, – сказал Мейсон. – А это значит, что в тех случаях, когда вы не можете установить причину, вы ее выдумываете. Верно?
– В таких случаях – да.
– То есть по крайней мере в трех процентах случаев вы сознательно фальсифицируете медицинские заключения?
– Я не фальсифицирую заключения.
– Я сказал что-то не так?
– Не знаю.
– Но в своих заключениях вы делаете вид, что знаете причину смерти, хотя на самом деле не знаете. Не так ли?
– Все врачи так делают.
– И вы тоже?
– Да. Понимайте это как хотите.
– Этот случай был похож на все остальные случаи, когда причина осталась неустановленной, но на этот раз вы в качестве причины указали отравление цианистым калием?
– Этот случай не был похож на все остальные.
– Почему?
– Потому что в данном случае было свидетельство о возможности отравления цианидом.
– Какое свидетельство?
– Ну, хотя бы цвет кожи.
– Но цвет кожи вы отметили еще тогда, когда, подписывая медицинское заключение, указали в качестве причины смерти коронарный тромбоз. Правильно?
– Да.
– Хорошо, что еще заставило вас переменить мнение?
– Да то, – выпалил доктор Грэнби, – что обвиняемая призналась, что она…
– Вот именно, – перебил Мейсон. – Так как в газетах написали, что подзащитная призналась в отравлении с помощью цианистого калия, вы и заключили, что смерть наступила в результате отравления цианистым калием.
– Это была одна из причин.
– Но сейчас это единственная существенная причина, не так ли, доктор?
– Еще и тот факт, что никакой другой видимой причины смерти не было.
– Но вы же говорили, что в определенном проценте случаев вы не в состоянии определить причину смерти.
– Ну да.
– Но в заключении вы этого не пишете?
– Я указываю причину в заключении.
– Невзирая на то, что вы не в состоянии ее установить, вы указываете причину смерти в заключении?
– Это распространенная медицинская практика.
– У меня все, – заявил Мейсон таким тоном, словно произнес: «Что и требовалось доказать».
Гамильтон Бергер о чем-то шептался со своим помощником. По его виду можно было заключить, что выступление доктора его отнюдь не порадовало, но он не знал, как смягчить очевидный ущерб своей позиции.
– Есть еще вопросы? – спросил судья Ашерст.
Гамильтон Бергер покачал головой.
– Нет, – сказал он. Его интонация показывала, что он сообразил – перешептывания с помощником тоже ослабили его позиции. – Больше вопросов нет.
Следующим свидетелем Гамильтона Бергера была Мэрилин Бодфиш, сиделка, которая дежурила в доме в ту субботу, когда умер Мошер Хигли. Она сообщила, что у них было заведено, что около полудня Надин Фарр подменяла сиделку на некоторое время, чтобы дать ей передохнуть и перекусить. Свидетельница сообщила, что та суббота была очень солнечной и что она вышла из дому и расположилась на расстеленном одеяле позагорать в укромном местечке между гаражом и оградой, когда услышала, что в ее спальне, расположенной как раз над гаражом, звенит электрический звонок. Тогда она поспешно оделась и побежала в дом, где обнаружила, что Мошер Хигли бьется в конвульсиях и задыхается. На постели и на полу были следы рвоты и пятна пролитого шоколада. Кроме того, на полу были осколки разбитой чашки. Свидетельница заметила, что шоколад на полу был еще теплый.
– Вы заметили что-нибудь еще? – спросил Гамильтон Бергер.
– Я почувствовала определенный запах.
– Что это был за запах?
– Запах горького миндаля.
– Когда вас обучали работе сиделки, вам рассказывали про яды?
– Да.
– Вы знаете, какое вещество обладает запахом горького миндаля?
– Да, это цианистый калий.
– И вы почувствовали этот запах в момент смерти Мошера Хигли?
– Да.
– Вопросы защиты, – торжествующе сказал прокурор.
