– Когда вы впервые поняли значение этого запаха? – спросил Мейсон.
– Я заметила его сразу же, как только склонилась над пациентом. Я…
– Отвечайте на мой вопрос, – перебил Мейсон. – Когда вы впервые поняли значение этого запаха?
– Позднее, когда я услышала, что покойный, возможно, был отравлен цианистым калием.
– Вы были в комнате, когда там появился доктор Грэнби?
– Да, сэр.
– Вы сообщили ему, что уловили запах горького миндаля?
– Нет, сэр.
– А доктор Грэнби говорил вам, что ощутил этот запах?
– Нет, сэр. Мы не говорили на эту тему.
– Где вы находились, когда доктор Грэнби составлял медицинское заключение, в котором в качестве причины смерти указывался коронарный тромбоз?
– Я была рядом, когда он заявил, что именно от этого и умер покойный.
– Вы не сказали ему, что, возможно, причина могла быть другой?
– Нет, конечно. Сиделка не может корректировать диагноз врача.
– А вы тогда не подумали, что диагноз неверен?
– Я…
– Ваша честь, – встрял Гамильтон Бергер, обращаясь к судье, – свидетельница не является медицинским экспертом. Она всего лишь сиделка. Она получила вполне определенную, ограниченную подготовку. И со всей определенностью она может говорить лишь о вполне определенных вещах. Защита не имеет права задавать такой вопрос.
– Конечно же, имеет, – живо возразил Мейсон. – Свидетельница уверяет, что она чувствовала в момент смерти запах горького миндаля и что она знала, что это – признак цианистого калия. Так что нам очень важно выяснить – указала ли она на это обстоятельство доктору, что она, несомненно, сделала бы, если бы действительно в тот момент осознала значение запаха, или же осознание наступило позже, когда полиция вложила эту идею в голову свидетельнице.
– А теперь мы имеем чисто спекулятивное утверждение, – заявил Гамильтон Бергер. – Нет никаких свидетельств, что идея об отравлении была подсказана свидетельнице полицией.
– Если вы позволите мне продолжить перекрестный допрос, – с иронией проговорил Мейсон, – то я покажу, что идея отравления пришла именно из этого источника.
– Минутку, – сказал судья Ашерст, – эта перепалка между сторонами является нарушением правил ведения дела с обеих сторон. Свидетельнице был задан вопрос. Совершенно верно, что квалификация свидетельницы не позволяет ей определять причину смерти, но данный вопрос касался не этого, а поведения свидетельницы в тот момент. Возражение не принято.
– Итак, указали ли вы в тот момент кому бы то ни было, что почувствовали запах горького миндаля?
– Нет.
– В тот момент, до того, как вы разговаривали с полицией или окружным прокурором, придали ли вы какое-нибудь значение тому факту, что почувствовали запах горького миндаля?
– Нет.
– Подумали ли вы в тот момент, что запах горького миндаля характерен для цианидов?
– Ну… нет, в то время нет.
– И только позднее, когда вы давали показания полиции и когда вас спросили, не заметили ли вы чего- то такого, что указывало бы на возможность присутствия цианида, вы сделали свое заявление насчет запаха?
– Меня спрашивала не полиция, а прокурор.
– О, Гамильтон Бергер собственной персоной, – сказал Мейсон, кланяясь в сторону окружного прокурора. – И именно в разговоре с ним эта идея пришла вам в голову?
– Ну, я тогда впервые сказала, что слышала запах.
– И тогда вы впервые поняли значение этого?
– Да.
– А мистер Бергер спрашивал вас – не заметили ли вы чего-нибудь, что указывало бы на отравление цианидом?
– Ну… да.
– А не говорил ли вам мистер Бергер, что признаком цианида является запах горького миндаля, до того, как спросить вас, не отметили ли вы наличие такого запаха?
– Да.
– Именно до того, как вы сказали, что чувствовали этот запах?
– Да, после этих слов я и вспомнила, что запах был.
– Впервые вспомнили?
– Да.
– То есть прокурор спросил вас, не заметили ли вы признаков отравления цианидом, сказав вам, что характерным признаком является запах горького миндаля, и тогда вы впервые вспомнили, что ощущали этот запах?
– Да, тогда я и вспомнила, что ощущала этот запах.
Мейсон улыбнулся.
– У меня все, – сказал он.
– У меня тоже, – огрызнулся Гамильтон Бергер. Потом сказал: – С позволения суда, следующего своего свидетеля я могу охарактеризовать как настроенного враждебно по отношению к обвинению. Однако я полагаю, нам необходимо его выслушать. Доктор Логберт П. Денэйр, прошу вас пройти к свидетельскому месту и присягнуть.
Доктор Денэйр вышел вперед, присягнул, показал, что он психиатр, практикующий в области психиатрии, и что он знаком с обвиняемой.
– А теперь скажите: получала ли обвиняемая вашу профессиональную консультацию пятнадцатого сентября сего года?
– Да.
– Решили ли вы в то время, что пациентка страдает от отягощенного комплекса вины?
– Протестую против вопроса, – заявил Мейсон, – как относящегося к конфиденциальной информации. Ответ на него требует выдачи интимных сведений, касающихся только доктора и пациента.
Судья Ашерст призадумался, потом провозгласил:
– Протест поддержан.
– Предложили ли вы обвиняемой в тот день пройти проверку с помощью сыворотки правды? – продолжил вопрос Бергер.
– То же возражение, – сказал Мейсон.
– То же решение, – откликнулся судья.
– Проводили ли вы семнадцатого сентября испытание обвиняемой с помощью сыворотки правды?
– Да.
– Является ли предназначением этого средства сломить так называемые защитные механизмы психики, позволяющие пациенту утаивать какие-то факты, раскрытие которых пациент может считать опасным или вредным для себя?
– Да.
– Во время испытания был ли у вас включен на запись магнитофон?
– Да.
– Сделала ли ваша пациентка в тот день какие-то признания, которые были записаны на магнитную ленту?
– Если суд позволит, – вмешался Мейсон, – я возражаю против вопроса как некомпетентного, несущественного и не имеющего отношения к делу. Я настаиваю на том, что, поскольку пациентка находилась под воздействием наркотиков, все, что она могла в этом состоянии сказать, является порождением затуманенного наркотиками сознания. Далее, вопрос требует выдачи конфиденциальной информации, являющейся врачебной тайной. Далее, даже если и имеется какое-либо признание,
