— В такую ночь решается многое, Генрих.
— Я чувствую, ты со мной играешь, — пробормотал Ла Тробе.
Вот какой разговор слышал я на берегу Эмбаха. Мать Вода помогла мне узнать нехорошую тайну и все плескалась рядом, поглощая последний закатный свет.
…Снова я в Белом ронделе перед Анной. Я долго следил за башней, дожидаясь времени, когда затихнет жизнь внутри монастыря. В городе пробил полуночный колокол, и только спустя некоторое время я забрался на крытую галерею против Угольной башни.
— Анна, — сказал я, — против тебя задумали нехорошее.
Сегодня у неё просветлённое лицо. Быть может, она читала, быть может, думала, но в глазах её не было испуга, она рассеянно слушала и будто припоминала что-то приятное.
— Ты знаешь, какие теперь времена, достаточно одного доноса, как тебя обвинят в богомерзких делах. Надо бы уйти из города, Анна.
— Но кто станет говорить обо мне плохое? — Она посмотрела на меня светлым взором.
— Право, не знаю, отчего жизнь сводит нас вместе, но я не могу оставить тебя. Я не позволю, чтоб над тобой надругались. Уйдём же вместе.
— Но вы обещали мне встречу с Эдвардом.
— Ах, послушай, этот человек не в силах избавиться от подозрений. Уж не знаю, любит ли он тебя.
— Пусть скажет мне это сам.
— Но ты в заточении, Анна, а завтра могут обрушиться беды. Есть ли время на разговоры? Я помню своё обещание, но сначала надобно выйти отсюда, укрыться в безопасном месте.
— Отчего же мне укрываться?
Она и не подозревала, какие тучи собирались над её головой. Она не знала, что грозило лесному лагерю.
— Вчера я гулял возле башни, Анна, и будто бы слышал музыку. Скажи, а к тебе не доносится музыка после полуночи?
Она улыбнулась. Улыбка её так хороша, лицо тотчас сделалось открытым, приветливым.
— Да, — сказала она, — маэстро играет чудесно.
— Маэстро? О ком ты говоришь, Анна?
— Теперь я его ученица, — сказала она просто.
Я беспокойно оглянулся.
— И… и чему же тебя учит этот маэстро?
— Ах, всё это прекрасно! — воскликнула Анна. — Вы бы тоже увлеклись.
— Сомневаюсь, — пробормотал я.
В голове носились обрывки из записей Питера Керка, слово «маэстро» встречал я там неоднократно, и всё это относилось к лицам по меньшей мере сомнительным, от которых страдали потом безвинные люди.
— Маэстро будет недоволен, если я брошу занятия, — сказала Анна.
— Ещё бы, ещё бы, — пробормотал я.
Чёрт возьми, если уж некий «маэстро» вмешался в дело, то я не знаю, что и подумать? Чему он её учит, так ли теперь нужна моя помощь?
Однако я должен подумать о жителях леса.
— Анна, — сказал я прямо, — ты знаешь дорогу в линнус?
На лице её изобразилось недоумение.
— Ах, боже ты мой, не в линнус, я оговорился. Знаешь ты место, где раскинут лагерь, где живёт твой отец?
— Но отец служит у Трампедаха, — ответила она.
— Анна, я говорю тебе правду. Март приходил и просил моей помощи, он хочет построить крепость. Я был на горе, но мне завязали глаза, и оттого я не знаю дороги.
Анна молчала, глядя на меня расширенными глазами.
— В купальную ночь они нападут на лагерь, Март с воинами будет далеко, он отправится на Святое озеро искать меч Калевипоэга.
— Почему вы знаете? — прошептала она.
— Довелось услышать разговор. Антс уже в лагере, их нужно предупредить. Пусть Март устроит засаду на дороге.
— Но я не знаю пути, — еле вымолвила она побелевшими губами.
— Но разве отец не возил тебя в лагерь? Я будто бы слышал, что тогда вас и выследил Трампедах.
— Я спала в телеге, — сказала она.
— Час от часу не легче. Но может быть, другому известна дорога?
— Я никого не знаю, — пробормотала она.
— Бежим, Анна! — сказал я в отчаянии.
Она покачала головой. Я схватил её за руки.
— Только ночь, одна ночь на спасение, Анна!
— Я не знаю дороги… — шепчет она.
— Но может быть, ты мне не веришь? Тогда знай, что малыш Лембит улыбался мне и показал свои камни…
И я много ей говорил об Элине и Матсе, об Эрике-шведе и даже о том, как собрался меня поломать лесной братец Марта.
— Смотри, Анна, у меня опухло плечо, и тут есть раны, а старуха Юта врачевала меня. Сегодня с трудом я забрался в окно и держался левой рукой. Если ты не отыщешь дороги, мы не сумеем предупредить Марта.
— Кто хочет напасть? — пролепетала она.
— Хозяин твой знает дорогу.
— Покуда я здесь, он не станет…
— Я говорю, что против тебя задумали нехорошее! — И я рассказал о подслушанном разговоре.
Она поникла и размышляла долго, а потом я услышал:
— Как я могу бежать? В том и надежда, что всё обойдётся.
— Так ты не помнишь дороги?
Она покачала головой.
— Я не найду. Пусть уж я буду здесь…
— Они тебя станут мучить!
— И ночью… А уж к утру Март вернётся с озера, и он отыщет меч, я знаю…
— Это неразумно! — Голос мой прерывался от волнения. — Подумай, Анна. Тебя бросят в воду и, может быть, ты умрёшь, а потом рыцарь поведёт саксонцев на лагерь.
— Нет, нет, — бормотала она. — Ещё есть надежда.
Я мог увести её силой, но я и сам не знал, хорош ли будет такой поступок. Спасётся Анна, погибнут люди в лесу. Завтра к вечеру воины Марта отправятся на Святое озеро, а вернутся лишь утром и увидят сожжённый лагерь, убитых детей, стариков и женщин… И всё же я взял её за руку и сказал:
— Только ночь на спасение, Анна…
Но она всё твердила «нет».
И тут я увидел изображение Святой Магдалены на стене… Это была старая, облупившаяся фреска, едва заметная на потемневшей штукатурке. Я вспомнил об амулете Мари. «Там стена и Святая Магдалена, а за ней темно. Я положила амулет на железный ящик».
— Анна, — сказал я, — тут должен быть выход.
Я хорошо знал устройство башен. Ещё мальчиком вместе с дедом я изучил множество планов, мне были известны секреты зодчих. Белый рондель возвёл некто Киркпанцер, и я вспомнил, что Киркпанцер
