……………………………………
Просыпаюсь поздно. Егорыч шаркает в сенях, что-то таскает, гремит. Первая мысль о книжке. Тяну руку к стопке. Где она, в плотном матерчатом переплёте? Сверху была. Сверху нет. Перебираю книги. Где же она?
— Егорыч, Егорыч!
Суёт голову в дверь.
— Ты книжку взял?
— Какую? Нет, Николаич, не брал ничего.
— Как же? Такая тоненькая, в переплёте.
— Говорю, ничего не трогал.
Я поднимаюсь с постели, шарю вокруг, хожу по комнате, заглядываю под стол.
— Что потерял?
— Да книжку же, книгу! Из-за которой тебя разбудил.
— Ты меня не будил.
— Я разбудил тебя ночью и хотел рассказать.
— Не будил ты меня, Николаич. Спал как убитый. После отвара знаешь как спят!
Я начинаю описывать книгу, снова заглядываю во все углы. Егорыч качает головой.
— Не было такой, Николаич. Все их знаю в лицо. Все пересмотрел, иные перечитал.
— И ночью тебя не будил?
— Не будил.
— Отвара не подливал?
— Окстись, Николаич. Ты всё перед сном выпил да и заснул почти сразу. Я лампу тебе потушил…
Я вышел на крыльцо и уставился в синюшную нездоровую даль. Там проступали невнятные белёсые волокна. Дождик всё крапал. Так. Значит, вновь наваждение, сон. Но уж какой-то совсем необычный. Читать во сне книгу, помнить её наутро чуть ли не слово в слово… Сон или ниспослание? Боже мой, родная, далёкая, ушедшая навсегда. Пусть во сне, пусть обманом. Но приходи ко мне всё же. Так трудно, так трудно жить без тебя…
Она обвила мою шею руками, прижалась.
— Почему так долго?
— Боялся. Я всё за тебя боюсь. Мы прячемся в темноте, как воры. Но пойдём, пойдём. Кажется, никого уж не встретим. В школе вечер гремит, все танцуют.
— Кто дежурит?
— Розалия и Давыдов.
— Какой-то он скользкий, этот Давыдов. Так посматривает на меня. Мне кажется, он подозревает.
— Что ты! У него другие интересы. И вообще он не так уж плох. С чувством юмора.
В подъезд по одному. Сначала я, потом она. Оглядываясь. Прислушиваясь к каждому звуку. Свет не зажигаю. Дверь оставляю открытой. Она проскальзывает. Вновь прижимается тонким телом. От щеки веет прохладой.
— Я сегодня доверчивая.
— Какая?
— Я тебе очень верю.
— Вот так раз. А в другие дни?
— Не всегда. Иногда хочется спрятаться. Иногда боюсь.
— Меня? Но почему?
— Не понимаю сама.
Она вновь забирается в кресло с ногами. Я укрываю сё одеялом. В окно свет фонаря, на стенах неясные блики.
— Ты знаешь, что Барский сад огородили?
— Да…
— Как сказал охранник, попел Барский сад.
Она молчала.
— Значит, сегодня я тебя не пугаю?
— Чудные люди, — пробормотала она, — неужели не знают, что его нельзя трогать.
— Да, я уже слышал легенды. Кто-то исчез, сорвалась какая-то стройка. Ты веришь?
— Я просто знаю. Там строить нельзя.
— Но ведь строят.
— Всё равно ничего не получится.
— Разверзнется, что ли, земля? — Я засмеялся.
— Не шути, — сказала она очень строго.
— Обидно, конечно. — заметил я, чуть помолчав. — Негде будет гулять. Наверное, этот сад красив в пору снегопадов…
И ещё после молчанья:
— Ко мне Камсков подходил. Он полагает, тебе нужно перейти в другую школу.
— А, знаю… — она махнула рукой.
— Он с тобой говорил?
— Нет, но догадаться нетрудно. Он очень хороший и всё заботится обо мне. Например, боится, что меня вызовут на комсомольское собранье.
— Ты комсомолка?
— Не помню…
— Как можно не помнить такие вещи? Есть у тебя билет? Да и взносы. Ты платишь взносы?
— Не знаю. Кажется, нет.
— Немудрёно, что тебя собираются вызвать.
— Мне всё равно.
— Но им это вовсе не безразлично! Ты ставишь себя в особое положенье. Это задевает других!
— Кого?
— Да кого угодно. Хоть Маслова, хоть Гончарову.
— А какая им разница? — спросила она с детским своим удивленьем.
Я начал проповедовать известные вещи. Что человек не должен выделяться, по крайней мере в житейских мелочах. Он должен относиться к другим с уваженьем. Если все стоят в очереди, то и ты должен встать в очередь. Если все платят взносы, то почему бы и тебе не заплатить, тем более это копейки…
Она слушала рассеянно, даже зевнула.
— Ты не согласна? — спросил я с некоторым раздражением. — Ты хочешь быть не такой, как все?
— Но я и есть не такая, — ответила она как бы нехотя… — И ты не такой…
— Я такой, такой! Я всегда платил взносы!
— И мы с тобой не такие, — продолжала она, — мы прячемся. А если не будем прятаться, знаешь сам… Мы не такие, как все…
Молчанье. Я подошёл к окну, потрогал пальцами холодное безразличное стекло.
— Ты права. Отношений наших никому не понять. И я не знаю, что будет дальше. Может быть, мне уехать?
— Ты хочешь уехать? — спросила она с испугом.
— Нет, нет, конечно. Но я ощущаю, что вокруг нас смыкается кольцо. Где нам по крайней мере встречаться? Город так мал, зима на носу. Видеть тебя в классе среди остальных становится всё тяжелей. Тем более что Камсков прав. Ты не умеешь наладить ни с кем отношений. Назревает разрыв. Я слышу словечки в твой адрес. Как мне это терпеть? Переход в другую школу тоже не спасенье. А самое удивительное, я до сих пор не могу понять, что между нами происходит…
