свои заботы. Только поздним вечером в Арш-Марионе наступал часок-другой отдыха.
Толстогубые, с блестящими черными лицами, в белых панамах и домотканых штанах на одной помочи, они садились большим кругом и начинали свои разговоры.
Сначала все негры кажутся на одно лицо, потом видишь, что они такие же разные, как белые. Они очень давно у генерала. Дядюшка Париж, например, сорок лет. За долгие годы Арш-Марион превратился в одну большую семью. Кто-то женился здесь в молодости, пошли дети и даже внуки. Генерал редко покупает новых рабов и пока никого еще не продал. Рождались в Арш-Марионе и умирали. Похоже, никто и не думал, что можно жить по-другому.
Во время полевых работ генерал Бланшар забирался на крышу дома, на «голубятню», как он говорил, и следил за всеми в подзорную трубу. Вечером он отчитывал нерадивых работников и даже наказывал плетьми. Негры сначала верили в чудодейственную силу хозяина. Как из такой дали он может увидеть, кто ленится? Но потом раскусили, в чем дело. Теперь домашний служка Джим с той же «голубятни» поднимал за спиной генерала белую тряпку, если старый вояка хватался за свою трубу.
Когда подросла Мари, плетка надсмотрщика перекочевала в полевой домик. В усадьбе уже никого не наказывали. Генерал считал, что внучка должна видеть только «прекрасное». Выписали много картин и развесили их по комнатам. Привезли ноты и гувернера-француза. Но тот пробыл в доме недолго: генералу показалось, что он республиканец.
Много разных историй слышал я на вечерах в Арш-Марионе. Узнал про Билла Дорожника. Целый год ловили этого грабителя поездов, но так и не поймали.
Билл Дорожник прыгал на тихом ходу в товарняк, открывал ключами замок вагона и сбрасывал на полотно тюки хлопка, свиные туши, бидоны с маслом, бутыли с вином. Всем этим он делился с черными людьми.
Шериф из Эскамбии поклялся убить Билла Дорожника. Он много раз догонял Билла, но тот превращался то в лисицу, то в черную собаку, и одураченный шериф пробегал мимо. Негры поют:
Негры, которых генерал посылал на укладку шпал между Гедеоном и Аржантейлем, показывали целое представление. Они брали длинную жердь на плечи вместо рельса, начинали притоптывать в такт, вопить и улюлюкать. А тот, кто командовал, распевал громко:
Они укладывали рельс на полотно и пели вместе:
Показывали, как забивают в шпалы стальные нагели:
Но больше всего мне нравится смотреть, как дядюшка Париж обучает молодых ухаживанию.
Вы думаете, можно подойти просто так и сказать:
– Эй, Салли, давай-ка пройдемся!
Ничего подобного. Даже если ты целое лето работал с этой Салли бок о бок на поле, если ты знаешь ее распрекрасно, все-таки надо выдержать джентльменские правила на арш-марионский манер.
Например, сидит эта Салли. Сидит в тенечке, ничего не делает, но уже видит, что ты прохаживаешься мимо нее гоголем. А она поджимает губы и отворачивается. Она на тебя и смотреть не хочет. Или, например, скромно опускает глаза.
Когда ты походил туда-сюда сколько положено, этак около мили, давай останавливайся против Салли и говори с достоинством:
– Любезная миз, быть может, вы не против, чтобы я приблизился к вам и смазал колесо нашей беседы колесной мазью вашего согласия?
Тогда она вздыхает и отвечает:
– Колесная мазь так дорога в наше время! Но находятся леди, которые не пожалеют целой банки на одну втулку.
– О! – говорю я. – В этом чудовищном, страшном мире, где все скрипит и качается от недостатка колесной мази, так приятно встретить человека, который не пожалеет капли, чтобы оросить ею мое заржавевшее сердце!
– Но ржавчина легко удаляется, – успокаивает она. – Поцелуй нежных губ оживляет даже камень.
– Я чувствую, как мое сердце превращается в розу! – вскрикиваю я. – Неужто, прекрасная миз, вы позволите быть вашим спутником и сопровождать вас через тернии этого сада, где не одна оступилась, не одна исчезла впотьмах!
– Но ваша рука как медный поручень локомотива, – говорит она, – я чувствую себя так же крепко, как вагонетка на рельсах.
С этими словами она подает мне руку, и мы прохаживаемся вдоль забора «Аркольского дуба».
Я иногда думал про Африку. Запах морского порта, крепкий аромат пряностей, выгружаемых из трюмов в больших мешках, настой дегтя, манильской пеньки, йодистый дух соленой воды – все это заставляло вообразить Африку. Ее непроходимые джунгли, бескрайние саванны, ее водопады и белый снег Килиманджаро.
Неужели, думал я, все эти люди оттуда? Полуголые, они крались когда-то среди плетений лиан с копьем в руке, с глазами, прикованными к добыче. Вольные охотники зеленых африканских берегов! Помните ли вы о своей родине? Или другая страна, страна, которая не дала вам ничего, кроме рабства, стала теперь вашей родиной? Я не встречал ни одного свободного негра, который поехал бы на землю своих предков. Почему? Загадка.
Что мне нравится в неграх, так это их терпеливость. Я не про то, что они сносят такую жизнь, хотя, быть может, одно связано с другим. Я хочу сказать, что в разговоре негр никогда не разозлится так, как белый. Если послушать, как беседуют белые братья в пивном салуне, можно подумать, что сошлись кровные враги. Под конец такого разговора в ход идут пивные кружки, бутылки, стулья и все, чем можно доказать собеседнику свою правду.
Негры не дерутся. Можешь назло говорить всякую чепуху, но они только станут улыбаться и терпеливо объяснять, что ты ошибаешься. Есть у них такая игра – «грязные дюжины». В нее начинают играть с малолетства, как бы заранее приучают себя к терпению. Садятся друг против друга два черных мальчишки и начинают ругаться. Нужно придумать самые обидные слова, обозвать маму и папу и все твои недостатки. Нужно добиться, чтобы соперник обиделся или разозлился. Первый, кто выйдет из себя, тот проиграл. «Грязные дюжины» не очень веселая игра. Я думаю, любой белый не выдержал бы и двух ходов, а тут надо сделать двенадцать, да еще улыбаться все время в придачу.
Нет, я не аболиционист. Рано мне еще путаться в такие дела. Пусть все идет своим чередом. А сам по себе я никогда не обижал черных.
Между прочим, в семейной книге Бланшаров я видел такую запись, сделанную рукой Мари:
«Октября 15, года 1859. Сегодня дедушка ездил на плантацию „Как в Ирландии“ и купил там хорошенькую черную всего за шестьсот двадцать долларов. Ей больше двадцати лет. Мы назвали ее Камилла. На плантации у нее остался маленький сын. Дедушка не стал покупать его в придачу, потому что он стоит пятьсот долларов. Нам сейчас нужна посудомойка вместо старой Барбары, а маленький мальчик нам не нужен. Мне жалко Камиллу. Когда я стану большой и у меня будут деньги, я прикуплю ее сына».
Глава 19.
Славься, Черная Роза
«Страшила» взбаламутил всю округу. Вернее, не он, а люди, которые на нем ездили. Теперь только и слышишь: «Отделение, отделение!» Про северян говорят, как про людоедов, которые придут и проглотят детишек южан.
Отделение! Долой власть Севера! Разве вы не знаете, что Южная Каролина послала делегацию в Вирджинию, чтобы созвать конференцию свободного Юга? Вперед, южане! Пальмовая Каролина, сосновая Джорджия, хлопковая Алабама, табачный Кентукки, пеликанья Луизиана! И ты, Миссисипи, страна магнолий, и ты, Виргиния, штат из штатов, сердце Америки!
