как раз в том месте, где находились Кляпин, Мажаров и другие офицеры-артиллеристы. Кляпина ранило осколком снаряда в ногу, раздробило кость и одновременно ранило в бок. Его хотели немедленно везти в ближайший госпиталь, но он воспротивился этому, сказав, что сначала должен доложить командиру дивизии о происшедшем. Мне позвонили по телефону и сообщили, что тяжело раненный Кляпин отправлен на грузовой машине на КП дивизии по его личному требованию.
Вскоре машина прибыла. Кляпин лежал в кузове и курил. Меня удивило, что тяжело раненный еще и курит. Он доложил, что просит разрешения убыть в госпиталь. Что я ему ответил, не помню, но пообещал, что буду в госпитале, и срочно отправил машину.
Через несколько суток я навестил Николая Петровича. У него в палате дежурила жена, Лидия Алексеевна, которая с маленьким сыном была рядом с ним всю войну. Ногу ампутировали. Состояние тяжелое. Я еще раз навестил его до перевода в московский госпиталь, где он пролежал около года.
После Николая Петровича Кляпина до самого конца войны у нас в дивизии не было даже отдаленно на него похожего по знанию дела и работоспособности командующего артиллерией. Это была очень большая потеря для дивизии.
Здесь же, в Латвии, мы узнали, что дивизия наша награждена орденом Суворова II степени за бои в Латвии, за освобождение Двинска и Яунелгавы.
30 октября дивизия взяла много пленных 17-го пехотного полка 31-й пехотной дивизии. До последних дней ноября мы вели бои с окруженными и прижатыми к морю тридцатью дивизиями противника. Очень хорошо показал себя 2-й стрелковый батальон 1071-го стрелкового полка под командованием капитана Семирадского. Бойцы батальона стойко отбивали контратаки озверевшего противника, а затем сами переходили в наступление. Ими был освобожден ряд населенных пунктов.
Группа бойцов учебной роты лейтенанта Ивана Копия смело прошла в тыл в районе Алкишикяй, дезорганизовала его оборону и участвовала в очищении его от остатков немецких подразделений, а лейтенант Помазкин с четырьмя бойцами разгромил группу гитлеровцев из 18 человек и захватил орудие.
В этих последних боях в Латвии отличились бойцы 1067-го стрелкового полка — сержант Сапронов, рядовые Хомяков и разведчик Зайцев, младший сержант 1071-го стрелкового полка Киргизбаев и многие другие.
30 ноября дивизия получила приказ отвести свои части в ближайший тыл, а с наступлением темноты вывести их в район Вяйноде. За месяц до этого постановлением СНК мне было присвоено звание генерал- майора.
1 декабря дивизия вошла в состав 89-го стрелкового корпуса 61-й армии генерала М. А. Сиязова, замечательного человека и командира, и маршем направилась в район железнодорожной станции Леплавки (Литва). Прибыли мы туда к исходу дня 4 декабря 1944 года.
Подводя итоги боевых действий в Латвии, нужно сказать, что дивизия, пройдя с боями до 200 км, освободила второй по величине город Латвии Двинск (Даугавпилс) и ряд других городов, сотни населенных пунктов, больших и малых, нанесла значительные потери шести пехотным дивизиям и полностью уничтожила 343 охранных батальона.
До сих пор не забыть тяжелейший путь до железнодорожной станции Леплавки. Непрекращающиеся дожди и постоянное движение войск превратили дороги в месиво, сплошную кашу. Дорога, по которой должна была следовать маршем наша дивизия, оказалась непроходимой как для автомобильного, так и для гужевого транспорта. Я вынужден был свернуть и вести дивизию по маршруту 80-го ск. Здесь дорога тоже была не из легких, но двигаться все же было можно.
Прибыв на станцию, мы начали погрузку. В первый эшелон грузился 1069-й стрелковый полк подполковника Заки Хабибуллина. Всего дивизия грузилась в шесть эшелонов.
17 декабря наш пятый эшелон прибыл на станцию Минск-Мазолевский (Польша). Дивизия сосредоточилась в районе Паривал — Слуп — Гарволин.
В составе 83-го стрелкового корпуса 61-й армии генерал-полковника П. А. Белова наша 311-я стрелковая дивизия вошла в состав 1-го Белорусского фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков.
По дороге в Польшу
Ехали мы в эшелоне быстро, с очень редкими и недолгими остановками. Первые сутки все спали почти беспробудным сном: восстанавливали силы после тяжелых боев с окруженной группировкой противника в Прибалтике. Фашисты дрались, как дикие звери, понимая, что их конец близок.
Мы не знали и даже не догадывались, куда нас везут, на какой фронт.
Под мерный стук колес в голове проносились эпизоды недавнего прошлого, бои. Вспоминались погибшие товарищи. Было ощущение, что и раненых боевых друзей, выбывших из дивизии, больше не увидим, что везут нас далеко. Грели, однако, мысли о том, что дивизия хорошо дралась с врагом в Прибалтике, на 2-м и 1-м Прибалтийских фронтах, что помогла прижать к морю и окружить 30-тысячную группировку немецких войск.
Многое проносилось в памяти, о многом думалось. Думал о дорогих мне людях, жене и дочурке, которая в этом году заканчивала с отличием школу, и так нестерпимо захотелось их увидеть…
Вспомнил начало войны, трудности первых боев. Как выросла наша армия во всех отношениях, как хорошо мы научились воевать. Вспомнился первый наступательный бой в Любанской операции. Какими огромными были потери, но мы били врага и заставляли его отступать.
На фронт я отпросился у командующего Сибирским военным округом генерала Медведева. Мне тогда казалось, что я, кадровый командир Красной Армии, вполне готов воевать с фашистами. Но в первом же бою под Любанью, командуя отдельной стрелковой бригадой сибиряков, я понял, что мои представления об Отечественной войне очень далеки от реальности. Мы столкнулись с вооруженным до зубов противником, хорошо обеспеченным всеми видами боеприпасов, самолетами, танками. Немецкие войска уже имели достаточную боевую практику и веру в собственное превосходство. С наглостью победителей воевали они у стен Ленинграда. Мы же, оснащенные много слабее фашистов, имели в основном винтовки и только ничтожное количество автоматов, остро нуждались и в артиллерийских снарядах. И все же мы заставили их отступить, сбили спесь, погнав со своей земли.
Какими невероятно тяжелыми были Синявинские бои 1942 года, когда в 8-й армии Старикова не сумели использовать артиллерию, в то время как наш 4-й гвардейский корпус захлебывался в крови. А жестокие, кровавые бои под Мгой под тем же командованием 8-й армии генерала Старикова! Я был счастлив, что навсегда ухожу от тех, кто бои организовывал в кабинетах.
Кириши… Наша внезапная атака без артподготовки. Наш первый успех, где мы продвинулись на 25 км. С огромной благодарностью вспоминаю командующего 54-й армией генерала Рогинского, славного человека и замечательного командующего. Он помогал нам во всем.
Вспоминаю Уторгош. Здесь мы уже другие. Наученные горьким опытом предшествующих боев, имея солидный боевой опыт, хорошо вооруженные, мы по опыту и практике не уступали, а даже превосходили противника. Под Саласом одной стрелковой ротой мы окружили обороняющегося противника, уничтожили его роту и вместо одного «языка», по приказу командующего армией, взяли одиннадцать человек вместе с фельдфебелем, рацией и другими трофеями. Салас был освобожден.
До этого я получил по телефону приказ генерала Малышева П. Ф. взять на следующий день «языка». Я доложил ему, что для выполнения этого задания нужно иметь пять дней. Но генерал и слушать не захотел — исполнять без разговоров. Я же настаивал на своем, что не успеем подготовиться так быстро.
Через несколько дней приезжает ко мне на НП Малышев со свитой офицеров. Выйдя из машины и подтянув брюки, сползавшие с живота, он зашел ко мне в комнату и, усевшись на стул, потребовал доложить ему, почему нам требуется пять дней, чтобы взять «языка». Выглядел он хмуро и сурово.
Я показал Малышеву карту, на которой был отмечен объект нашей разведки, затем ватман с подробной панорамой обороны противника на участке Саласа и соседних с ним участков и подробным
