Мишель, не были спокойны. С первых дней завоевания рабочими власти они настаивали на немедленном окружении осиного гнезда реакции. Луиза Мишель, прозванная коммунарами «Красной девой Монмартра», мечтала разделаться с Тьером, уничтожив этого змия реакции.
— Я, которую обвиняют в беспредельной доброте, — говорила она, — я, не бледнея, как снимают камень с рельсов, отняла бы жизнь у этого кровавого карлика.
Опасения Домбровского и Луизы Мишель разделяли в Лондоне Маркс и Энгельс.
28 марта Центральный комитет Национальной гвардии передал свои полномочия избранной свободным голосованием Парижской коммуне; это новое правительство трудящихся состояло из 86 человек, в большинстве своем — рабочих.
В этот день площадь городской ратуши была с утра запружена толпами вооруженных людей. Перед деревянным возвышением собрались члены Коммуны. Широкие алые ленты, повязанные наискось мундиров и пиджаков, служили знаком их почетного сана. Играла музыка. Казалось, что начался военный парад армии, уходящей на фронт. Поблескивали на солнце штыки среди трепетавших от ветра ярко-красных с золотой бахромой знамен. Прижатые друг к другу ружья Шайпсо колыхались, как густые камышовые заросли. Солнце золотило жерла пушек на лафетах. Речей не было. Под грохот орудийных салютов и дробь барабанов шли батальоны Национальной гвардии. Женщины махали им пестрыми флажками и букетами гвоздик. Пение «Марсельезы» сливалось с звуками оркестров. Люди держались за руки и улыбались друг другу.
— Да здравствует Коммуна!
Теплый ветер приносил запах молодых трав и плодоносной земли.
— Да здравствует социальная революция!
Этот клич несся в небо, вызывая откровенный испуг или досаду у тех немногих новоизбранных членов Коммуны, которые принадлежали к партиям буржуазных республиканцев.
Измена с первых дней победы народа притаилась в Париже и сразу же начала исподволь подтачивать Коммуну. Некоторые мэры и депутаты, получив указания от Тьера, намеренно затягивали переговоры о мире, чтобы дать окрепнуть версальской армии и усыпить бдительность парижан.
Коммуна была ослаблена доверчивостью. Счастливый человек порою бывает беспечен. А трудовой люд столицы был опьянен радостью, полон радужных надежд и прекраснейших намерений и желаний. Стремясь сделать наибольшее количество людей счастливыми, коммунары забывали о том, что именно это ожесточало против них многочисленных врагов — собственников всякого рода. Стремясь предотвратить кровопролитие, Коммуна не хотела первой начинать войну и верила, что морально и численно превосходит войска Тьера и немцев.
Охваченные лихорадочной деятельностью, не замечая лишений и пушечных жерл, обращенных на них, парижские рабочие, ремесленники, интеллигенты создавали невиданные до сих пор общественные отношения. Они открывали бесплатные курсы и школы для детей и взрослых, детские сады и ясли, больницы, клубы, узаконили детей незамужних женщин, отделили церковь от государства. Коммуна стала правительством рабочего класса. При ней смогло совершиться полное освобождение труда. К несчастью, в Коммуне не было единой ведущей партии. Прудонисты, анархисты, новоякобинцы, бланкисты, члены масонских лож вносили в деятельность Коммуны немало путаницы, что порождало ошибки.
Не выступив своевременно против версальцев, войско Коммуны дало возможность врагам подготовить широкое наступление. Бисмарк передал Тьеру 100 тысяч французских военнопленных, преимущественно из крестьян, которые были тотчас же брошены на Париж. Началась смертельная баррикадная война внутри города, куда 22 мая вторглись версальцы. С этого часа в городе уже не умолкала канонада, не потухало зарево вспыхивавших пожаров. Все, кто испил из чистого родника подлинной свободы и величайших надежд, не раздумывая, бросились защищать Коммуну. Баррикады Парижа объединили в эти дни тех, кто видел свое счастье в служении народу. Вместе с парижскими коммунарами сражались польские офицеры Врублевский, Домбровский, русская Анна Васильевна Корвин-Круковская, венгр Лео Франкель и многие другие люди разных национальностей. Их были тысячи.
Женщины и малолетние дети сражались рядом с мужчинами. Жизнь без Коммуны не имела для них более смысла, как бытие без солнца. Коммуна была их матерью и детищем. А когда человек знает, что гибнет за великое дело, к нему приходит высшее духовное самосознание, и ему более не хочется оставаться в мире, где совершаются столь тяжкие преступленья. Смерть становится желанным другом, сулящим полную свободу. Неисчерпаемы сокровища чистой совести. Они делают людей неуязвимыми для страха.
Коммуна была обречена. В недолгие дни своего существования она почти что ощупью впервые в человеческой истории попыталась осуществить совершенно новую форму государства — диктатуру пролетариата. Она разрушила паразитический полицейско-бюрократический, удавом обвившийся вокруг народа государственный аппарат. Но ей суждено было изойти кровью и погибнуть. Для победы социальной революции страна еще не созрела. Коммунары не успели привлечь к себе симпатии крестьянства, они были окружены кольцом внутренних и иноземных врагов. Против них выступили все имущие классы мира. Коммуна горела, как костер в степи.
Едва весть о событиях в Париже достигла Лондона, Генеральный совет Интернационала по предложению Маркса направил Томановскую под фамилией Дмитриевой в столицу Франции в качестве своего агента. 29 марта 1871 года Дмитриева добралась до Парижа, побывав прежде в Женеве, где она передала поручение Маркса по поводу бакунинского «Альянса» всем швейцарским секциям Интернационала. В осажденном Париже нашла Дмитриева свой идеал — истинное братство, любовь, бесстрашие, освобожденную и высоко парящую мысль. Елизавета жила только одним — революцией.
Имя таинственной русской было окружено легендой. Ее считали то актрисой, прекрасной и неустрашимой, как знаменитая Клара Лакомб, то блестящей куртизанкой из народа, ведшей на приступ королевского Версаля толпы санкюлоток, — прославленной Теруань де Мерикур, то загадочной восточной княжной. Никто не знал ее прошлого и подлинного имени. Она появлялась повсюду: на заседании, посвященном устройству народных школ, вместе с Луизой Мишель, на трибуне клуба, потом вместе с неистовой Аделаидой Валантен — той самой работницей, которая, сражаясь на баррикадах, убила своего возлюбленного, когда тот проявил трусость. На поле боя она была то сестрой милосердия, то командиром женских революционных отрядов.
В длинном суконном платье, перетянутом широким кожаным поясом, на котором сбоку висел револьвер, Дмитриева казалась особенно высокой и статной. Теплый алый шарф и тирольская высокая фетровая шляпа с красной кокардой довершали романтический облик 20-летней участницы революционных боев.
24 апреля 1871 года Дмитриева писала в Лондон Марксу и Генеральному совету Интернационала:
«По почте писать невозможно, всякая связь прервана, все попадает в руки версальцев. Серрайе, только что избранный в Коммуну и чувствующий себя хорошо, переправил в Сен-Дени семь писем, но в Лондоне они, по-видимому, не получены… Парижское население (известная часть его) героически сражается, но мы никогда не думали, что окажемся настолько изолированными. Тем не менее мы до сих пор сохранили все наши позиции. Домбровский сражается хорошо… Я много работаю, мы поднимаем всех женщин Парижа… Мы учредили во всех районах, в самих помещениях мэрий, женские комитеты и, кроме того, Центральный комитет. Все это для того, чтобы основать Союз женщин для защиты Парижа и помощи раненым. Мы устанавливаем связь с правительством, и я надеюсь, что дело наладится. Но сколько потеряно времени и сколько труда мне это стоило! Приходится выступать каждый вечер, много писать… Если Коммуна победит, то наша организация из политической превратится в социальную и мы образуем секции Интернационала. Эта идея имеет большой успех…
К крестьянам не обратились вовремя с манифестом; мне кажется, что он вообще не был составлен, несмотря на мои и Жаклара настояния. Центральный комитет не сразу сдал свои полномочия, были всякие истории, которые ослабили партию. Но с тех пор организация окрепла. На мой взгляд, делается все, что только возможно. Я не могу говорить об этом более подробно, потому что боюсь, как бы прекрасные глаза г. Тьера не заглянули в это письмо, — ведь еще вопрос, попадет ли благополучно в Лондон податель этих строк, швейцарец, редактор из Базеля, который привез мне вести от Утина.
Я сижу без гроша. Если вы получили мои деньги, постарайтесь их с кем-нибудь переслать, но только не по почте, иначе они не дойдут. Как Вы поживаете? Я всегда вспоминаю о вас всех в свободное время,
