благотворителей — не могут вывести из тупика здоровых людей, ищущих труда.
С утра до сумерек к Комитету стекались безработные в стоптанной обуви и полинявших от сырости головных уборах. Нередко у входа в Гайд-парк или на Трафальгар-сквер сходились люди на собрания, прозванные «поднебесным парламентом». Не обращая внимания на погоду, в туман и дождь выступали здесь с речами Элеонора и Эдуард Эвелинги.
В Гайд-парке встречались с рабочими также Энгельс и Лесснер.
В эти же годы пришел к социалистам Бернард Шоу, еще малоизвестный тогда публицист, ставший впоследствии знаменитым драматургом.
Бернард Шоу часто встречался с Эвелингами. Ему очень нравилась Элеонора Маркс, в ней он чувствовал ту же внутреннюю простоту и ясность духа, которые так берег в самом себе.
Еще будучи начинающим литератором, он пытался перевести на английский язык произведения Энгельса.
Шоу отличался совершенным душевным и физическим здоровьем, он никогда не лгал и любил прозрачную глубину мыслей и чувств.
В читальне Британского музея он прочел «Капитал» и затем возвращался к нему многократно, Шоу поразился гениальности всех положений и открытий, сделанных Карлом Марксом. Он написал об этом статью и навсегда сохранил чувство преклонения перед титаническим умом Маркса. Но, поняв и приняв его экономическое учение как единственно верную теоретически науку, Шоу, подобно Гейне, испугался разрушительной силы насильственных революций, опасаясь, что очистительная буря может унести вместе с песком, пылью, сухой листвой плодородный грунт накопленной великой культуры.
«Шоу был членом Фабианского общества, возглавляемого супругами Вэб, но, разделяя не до конца их цели и идеи, тянулся больше к социалистам.
Энгельс, приглядываясь к тому, что писал и делал Шоу, постепенно проникся к нему симпатией, как к несомненному таланту.
В конце лета 1888 года на большом судне «Сити оф Берлин» Фридрих Энгельс впервые в жизни отправился в Нью-Йорк. С ним поехали супруги Эвелинги, побывавшие недавно в Новом Свете с пропагандистскими лекциями, и Карл Шорлеммер
Океан доставил Энгельсу и его спутникам, не боявшимся качки, большое наслаждение. Переменчивый и многозвучный, необозримый, своевольный, он был непознаваем, как вечность.
Переезд прошел благополучно, и на восьмой день «Сити оф Берлин» вошел в широкий Гудзонов пролив, миновал бессчетные паромы, суда, яхты и статую Свободы.
Небольшой буксирный катер привез пассажиров на берег к длинному деревянному сараю, где таможенники произвели осмотр багажа. И вот перед спутниками открылся мало чем примечательный Нью- Йорк. От порта к центру шел трамвай. Невысокие дома из коричневого камня были однообразны, но зато особняки на Пятой авеню, где жили богачи, резко отличались своей архитектурой. Рядом с копией изящного французского шато с берегов Луары, высился нескладный деревянный сруб, напоминавший постройку, в которой ютились первые ирландские колонисты в Виргинии. Тут же наживший большое состояние промышленник — выходец из Польши выстроил себе белоснежный дом наподобие костела, а его сосед решил удивить город, воспроизведя палаццо, восхитившее его в Венеции. Все стили зодчества — романский, готический, барокко, рококо, ампир — нашли приверженцев среди новоиспеченной буржуазии.
На набережной Нью-Йорка возводили первый четырнадцатиэтажный дом, самый высокий на всей планете. Толпы любопытных бродили вокруг строительных лесов, упиравшихся, как говорили, в самое небо.
Энгельс с друзьями направился к этому великану, чтобы посмотреть на работу каменотесов и каменщиков. Узнав в них итальянцев, он заговорил с ними на языке Данте.
Чтобы увидеть Нью-Йорк, каков он есть на самом деле, Энгельс побывал в районе Бауэри. Туда устремлялись эмигранты, которых сотнями ежедневно выбрасывали в карантин на Острове Слез трюмы прибывающих издалека пароходов. Американцы считали их чужаками и обрекали на страдания, прежде чем давали права гражданства. Но надежда, напоминавшая азарт игроков, жаждущих выигрыша, вызывала новый прилив сил. Забывая о многих задавленных тяжестью неудач бедняках, они мечтали оказаться среди одиночек, которые, прибыв в Нью-Йорк без гроша, стали впоследствии миллионерами.
Горькую чашу испил попервоначалу и «человек упрямой справедливости», друг Маркса и Энгельса, немец, изгнанник Фридрих Адольф Зорге. В Америке он очутился в 1852 году совершенно случайно. Будучи больным, он перепутал пароход и лишь в океане узнал, что едет не в Австралию, куда собирался, а в Нью- Йорк. Так решилась его судьба.
Негостеприимной оказалась для него, однако, новая земля. Часто Зорге не имел крова и пищи. Ночи напролет проводил он на скамейке парка под открытым небом. Все, казалось, ополчилось на него, даже звезды и холодное пустое солнце на рассвете. Но в такие времена, как на войне либо в тюрьме, лучше познаются люди.
Сын ученого священника, солдат баденско-пфальцской революционной армии, Зорге покинул Германию с отступающим революционным войском, так как был заочно приговорен к расстрелу. В Швейцарии он жил впроголодь, питаясь чашкой кофе и куском, хлеба, которые зарабатывал, то батрача в деревнях, то занимаясь чисткой ружей в тире и на стрелковых состязаниях. Зато именно в Женеве встретил он' Вильгельма Либкнехта и стал членом местного Просветительного общества немецких рабочих. Он подружился на всю жизнь с Иоганном Беккером и другими коммунистами — соратниками Маркса и Энгельса, и эти люди подвели его к науке о коммунизме. От них он узнал о «Манифесте Коммунистической партии», о социалистической литературе.
Зорге оказался ревностным посетителем Общества рабочих. Мир открылся ему заново; так бывает только в раннем детстве, когда ребенок вдруг приобретает сознание и начинает не только видеть, но и осмысливать окружающую его жизнь.
Есть ли миг в жизни более значительный, чем когда хаос бытия вдруг озаряется могучим лучом мысли и мечущийся человек обретает себя и устремляется по единственно нужному ему направлению? Начались скитания. Из Бельгии, где он давал уроки немецкого языка в частной школе и находился под надзором полиции, его вскоре выслали по доносам, полученным из Швейцарии. Упорно прячущий под внешней суровостью и резкостью большую душевную мягкость и чувствительность, настойчивый в любом деле и верный до самозабвения, Зорге слыл у врагов медведем и грубияном, у соратников — надежнейшим и прямодушнейшим из друзей.
Изгоняемый отовсюду, преследуемый, он поехал в Англию, где на Дин-стрит в крайне стесненных обстоятельствах жил тогда с семьей Маркс. Эта встреча глубоко запала в сердце одинокого странника. Автор произведений, которые определили навсегда социальные взгляды Зорге, оказался таким, каким он и хотел его увидеть. Чувство доверия и уважения еще более возросло у ученика к учителю.
Так и не найдя подходящую работу в сырой английской столице, Зорге отправился по белу свету искать пристанище.
Как и в Швейцарии, лишения и материальные невзгоды не помешали ему найти хороших друзей, единомышленников. Познакомившись с молодой немкой, он полюбил ее и встретил полную взаимность. Екатерина стала его неизменным спутником и подругой. Девушку не смутило, что их имущество после свадьбы состояло всего из стула, стола и койки.
С детства Зорге хорошо играл на музыкальных инструментах и хорошо пел. Его родители, всесторонне образованные люди, увлекались музыкой. Отец Фридриха, Георг Вильгельм, и сам он были хорошими органистами. Зорге хорошо знал также народные мелодии и мастерски исполнял романсы, которые любил напевать и Энгельс.
Со времени конгресса Международного Товарищества в Гааге Зорге не бывал в Европе, но связь его с Энгельсом благодаря непрекращающейся переписке продолжалась.
Уже много лет Зорге возглавлял своеобразно развивавшееся пролетарское движение Соединенных Штатов.
Зорге был на восемь лет моложе Энгельса, но выглядел значительно старше. Жизнь изрядно потрепала его, как и многих осевших в Америке иноземцев, привезших с родины пустой кошелек. Проверенный в боях ветеран, один из руководителей Международного Товарищества Рабочих,
