— Да, отче.
— Это правда, что его отец женился на язычнице из рода Абенсеррагов?
— Да, преподобный отец, но она перешла в нашу веру.
— Этот дон Мигель, кажется, не пользуется хорошей репутацией?
— Я не знаком с ним, — последовал ответ. — Но говорят, он выше всего ценит свободу.
Лошадь преподобного отца поскользнулась, но он не дал ей упасть, с силой натянув поводья.
— Знаю я этот сорт людей, — презрительно заметил он. — Они ценят свободу, не зная или, что еще хуже, не желая знать, что такое истинная свобода.
— Именно это я хотел сказать, — поспешил прибавить дон Лоренсо. — Итак, что прикажешь, преподобный отец?
— Его преосвященство нуждается в отдыхе, — ответил падре Дьего.
Замок господ де Лара, действительно, находился неподалеку. Темной громадой навис он над дорогой, вздымая ввысь свои башни и стены. Подобно каменному гнезду, прилепился на краю отвесной скалы, а внизу под ним шумела бурливая река.
Тесно сбившиеся лошади скользили на узкой крутой дороге, ведущей к замку; туман был уже не такой густой, но в лицо дул пронизывающий ветер. Несколько лучников соскочили с коней, чтобы поддержать тяжелую повозку.
Оказавшись под стенами замка, падре Дьего, подавленный их суровостью, пожалел о своем решении, но отступать было уже поздно. Затрубили в рог, и, прежде чем смолк его звук, вверху раздался громкий голос:
— Кто вы такие и чего вам надо?
Сеньор де Монтеса, тронув коня, подъехал ближе.
— Именем короля и королевы, откройте! — прокричал он.
После долгой паузы другой голос спросил молодо и звонко:
— Кто говорит от имени короля и королевы?
— Его преосвященство досточтимый отец Великий инквизитор, — отвечал де Монтеса.
— Падре Торквемада? — удивленно прозвучал в темноте молодой голос. — Что могло привести ко мне да еще в такую позднюю пору высокопреподобного отца Великого инквизитора?
Де Монтеса нетерпеливо дергал поводья, и с губ его уже готов был сорваться дерзкий ответ, когда падре Дьего положил ему руку на плечо.
— Не пристало нам, дон Лоренсо, отвечать заносчиво и грубо, — тихо сказал он и, слегка повысив голос, сказал со спокойным достоинством: — Слава Иисусу Христу.
Ответа не последовало. Тогда он спросил:
— Я говорю с господином де Ларой?
— Да, — ответили со стены.
Падре Дьего должен был сделать над собой немалое усилие, чтобы не показать, как возмутил его этот самоуверенный голос.
— Тяжелые и печальные обстоятельства понуждают нас просить у вас гостеприимства, — сказал он. — Досточтимый отец Великий инквизитор, сраженный недугом, направляется в Авилу, но мы опасаемся, он не выдержит тягот дальнейшего пути, если этой ночью не отдохнет.
— Господин Великий инквизитор в самом деле так тяжело болен? — спросил де Лара, даже не пытаясь скрыть своего безразличия.
— Дело обстоит так, как я сказал, — после недолгого молчания ответил падре Дьего.
— Войдите, — последовал ответ. — Десяти рыцарей достаточно для сопровождения его высокопреподобия?
На этот раз падре Дьего не удалось скрыть возмущения, и он воскликнул:
— Боже правый, ведь мы приходим в этот дом не с мечом, а со смирением и скорбью.
— Ладно, — отвечал де Лара. — Будьте все моими гостями.
Прошло немало времени, прежде чем опустили разводной мост и открыли ворота. Наконец, когда это было сделано, падре Дьего вместе с де Монтесой, опережая медленно катившуюся повозку, первыми въехали под низкие своды вратной башни. Когда они миновали ворота, их глаза, привыкшие к темноте, ослепил свет горящих факелов и смолистых лучин. Лишь мгновение спустя они разглядели в тени, за ярким заревом, множество неподвижно стоявших рыцарей и стражей, которые кольцом окружали двор. Несмотря на великое множество людей, во дворе было тихо; безмолвием веяло и от стен и башен замка, которые казались темней ночи, и лишь сухой треск горящих факелов нарушал тишину.
Улыбающийся и очень моложавый дон Мигель в окружении своры охотничьих собак встречал гостей у входа в галерею, ведущую во внутренние покои. Он был без оружия в свободного покроя красном кафтане с большим вырезом и голубых шальварах, наподобие тех, что носят арабы. Его наряд, а также смуглое лицо и разрез черных, горящих глаз делали его похожим скорее на мавра, чем на правоверного кастильского гранда.
Сойдя с лошади, падре Дьего с трудом подавил гнев, овладевший им при виде молодого отпрыска рода де Лара. Он рассчитывал, что, согласно принятому обычаю, тот встретит его как подобает его положению и сану. Но дон Мигель, все также приветливо улыбаясь, молчал и, казалось, нимало не смущаясь затянувшейся паузой, с беззаботным видом гладил ластившихся к нему собак. Тогда падре Дьего решился заговорить первым.
— Мир тебе, сын мой, — сказал он.
Тот молча поклонился, продолжая гладить собак. В это время неподалеку от них остановилась повозка Торквемады, и пустое пространство двора заполнила многочисленная свита инквизитора.
«Глупец! — подумал падре Дьего. — Все равно рано или поздно длань справедливости покарает тебя», а вслух сказал:
— Я полагаю, сын мой, ты понимаешь, какая это для тебя честь принимать в своем доме его высокопреподобие Великого инквизитора.
Дон Мигель оттолкнул огромную борзую, положившую передние лапы ему на грудь.
— Пошел прочь, — мягко и ласково проговорил он, а затем обратился к падре Дьего: Я не гонюсь за почестями, милостивый господин. К чему мне они? Как видите, у меня все есть. — И прибавил, сопровождая свои слова изысканно-светским жестом: — Прошу вас, пройдите в дом. Слуги проводят вас. Вы, верно, хотите, чтобы вас поместили с его преподобием?
— Да, — отвечал падре Дьего. — Его состояние требует того.
Затем дон Мигель обратился к капитану телохранителей Великого инквизитора. Тот стоял нахмурившись и молчал.
— Вы господин де Монтеса?
Дон Лоренсо вздрогнул.
— Откуда вы меня знаете?
— Кто же вас не знает, — отвечал тот и прибавил: — Прошу вас, входите.
И, отгоняя собак, спустился по узкой лестнице, чтобы уступить дорогу людям, которые выносили из повозки бесчувственное тело Великого инквизитора.
На лице падре Торквемады почила тень смерти. В первую же ночь в дороге его частично парализовало, и он лишился сознания и речи. И сейчас, когда его вносили на руках по лестнице, он не подавал признаков жизни. Колеблемое ветром пламя факелов отбрасывало на его неподвижное, безмолвное лицо пятна света и тени. Один глаз у него был открыт: страдальчески сосредоточенно устремленный ввысь, в беспредельную ночную тьму, он казался незрячим, словно земные дела уже больше не существовали для него.
Сеньор де Монтеса с помощью оруженосца снял доспехи и тотчас отослал его: ему хотелось побыть одному. Но когда, подсев к камину, чтобы согреться, он представил себе, что ему предстоит одинокая ночь, его охватило беспокойство. Несмотря на усталость, спать не хотелось.
Отведенная ему комната была невелика, но, подобно остальным, через которые он проходил, обставлена с роскошью, какая не часто встречается в замках самых богатых и знатных вельмож. Тут все
