– Да шьют мне одно дело, которого я не делал, – уклончиво ответил Егор.
Вилен Михайлович понимающе кивнул.
– Думаю, мне не раз еще придется с ними встретиться, – усмехнулся Егор.
– Это как сказать, – возразил Яковенко-старший, – тайга большая.
– Тайга-то большая, да дорог не много, – качнул головой Егор.
Из-под колес машины летела белая стружка. По ту и другую сторону от трассы шла густая тайга. На ум Егору пришли дурацкие строчки, над которыми бился Митрич. «Сосны и ели... ту-ту в колыбели...» Как он, таежный стихотворец? Егор вспомнил его румяное детское лицо. Вслед за Митричем в его воображении всплыла растерянная Куырсэн. Чего он там ей наплел?
Егор поморщился как от боли. По его милости девушка осталась теперь без избы. Конечно, сельчане найдут ей какое-нибудь жилье. Конечно, Егор не поджигал ее дом. Но косвенно виноватый в происшедшем, он брал на себя всю вину. А что, если на самом деле вернуться в улус и зажить простой природной жизнью. Вот и Толстой писал об одном периоде своей жизни, мол, живу в степи, пью кумыс, живу животной жизнью. А он, Егор, хочет ли он такой жизни?
Что он будет делать в городе? Опять валяться на диване и проедать Иринины деньги? Ему больше была бы по нраву, если уж на то пошло, жизнь в улусе.
«Ну ты, парень, замечтался, – мысленно ущипнул себя Егор, – ты вначале из этой передряги выберись. Жить в городе – это еще нужно заслужить. На тебя пытаются повесить убийство, которого ты не совершал, а потом еще этот длинный мерзкий выродок, который едва не уложил Куырсэн. С ним-то что делать?»
Сегодняшняя драма в улусе, как это ни парадоксально, казалась Егору далеким по времени событием. Порой ему даже мерещилось, что все происшедшее случилось не с ним, что он только что вернулся из театра, где давалось представление. Одним из героев был его двойник. Он видел лица якутов сквозь дымку вымысла, точно ему вдруг в лицах показали эпизод из их знаменитого эпоса – «Олонхо«.
А что, если вернуться в улус и стать олонхосутом? Это значит обречь Куырсэн на бедность. Ведь сказители, как она рассказывала, обычно жили в нищете, не занимались своим хозяйством. Им было некогда – нужно было разучивать тысячи строк, а потом репетировать, подбирать интонацию, тембр, импровизировать.
Егор снова усмехнулся.
А как же алмазы? «А что алмазы?» – ответил он себе. Алмазы само собой. Он отдаст большую часть Ирине, кое-что оставит себе. За труды, так сказать. На эти деньги можно не только избу – несколько поселков построить! Куырсэн не придется бедствовать. Так что же, он вернется в улус? – с тревогой спросил себя Егор.
А Ирина? Любит он ее или нет? Любил ли?
Первый раз Егор ответил себе на этот вопрос отрицательно. Со всей прямотой и решительностью. Испытания, тайга и встреченные им люди придали ему мужества больше не лгать самому себе.
Родионов стряхнул с себя бредовые мечтания об алмазах, улусе, «Олонхо« и попытался взглянуть на свою историю трезвым взглядом. Он пока жив, относительно здоров, у него есть оружие, патроны, он едет в теплом автомобиле, а не скитается по лесу пешком.
Неплохо. Но расслабляться не следует. Шепелев так просто не отстанет. Он вообще, по всей видимости, не отстанет. Егор запретил себе углубляться в анализ возможных перспектив подобного соперничества. В этом ему помог водитель «Нивы».
– Тебе до самого Мирного? – Вилен Михайлович бегло посмотрел на Егора.
– Нет, не до самого, – зевнул Егор, – для начала мне...
Он осекся. И виновато улыбнулся. Ему было стыдно за тот контроль, которому он подвергал теперь свои высказывания, но последние события навязывали необходимость быть предельно сдержанным и осторожным.
– Да я так просто спрашиваю, – вкрадчиво заулыбался Вилен Михайлович.
Егор никак не прореагировал на эту улыбку. Он не стал говорить, что поселок, куда он держит путь, находится неподалеку от того места, где Вилюй, обойдя Мирный с севера, устремляется на юг и, делая крюк, поднимается к Нюрбе, лежащей чуть выше Мирного. Поселок носил символическое название: «Надежда». Именно туда переехала молочная сестра Кюкюра, у которой тот оставил план. Егор с трудом представлял себе встречу с этой женщиной. Его не заботило, конечно, как она выглядела. Егора волновало ее отношение к нему, а более всего – сохранила ли она клочок оленьей шкуры, на который нанесены приметы местности, где Таныгин зарыл клад.
Как только Егор задумался об этом, его положение, его надежды представились ему призрачными.
Ехали всю ночь. А на рассвете в густой морозной дымке перед ними забрезжил незнакомый поселок. Не больше того, который они покинули. На въезде они прочли на совершенно непрезентабельной вывеске: «Новый».
Колючий туман затопил округу. Деревья едва выступали в его липком серебряном облаке.
– Нюрба недалеко, – сказал Вилен Михайлович, – здесь так: если даже не знаешь точно, где какой крупный город, то по туману всегда догадаешься.
Яковенко-старший был прав: подобный густой туман висел вкруг якутских городов, распространяясь на многие километры вокруг. Своим происхождением он был обязан активной людской деятельности. Промышленные предприятия выбрасывают в воздух разнообразные отходы. На морозе эти теплые потоки и образуют густые туманные дымки.
– Спасибо, – Егор собрался вылезать из машины.
– Может, поедим чего, – предложил Вилен Михайлович.
– Мне некогда. – Егор понимал, что обрекает себя на новый голодный переход, но свобода была дороже сытого желудка.
Яйца и хлеб, прихваченные у Митрича, он оставил в его избе, когда вернулся с охоты на шатуна. Узелок Куырсэн оказался слишком неудобным для предпринятых им маневров. Перед тем как разобраться с Боотуром, Егор выложил его на неказистую угловую тумбу.
– Вообще-то столовка, наверное, еще закрыта. Время-то раннее, – извиняющимся тоном произнес он.
– А нам столовка не нужна... Хотя выпить чего-нибудь крепкого не помешало бы. Но в таких поселках обычно торгуют самогоном. Пашка, – разбудил он сына, – давай на разведку. Постучи в окна, узнай, где тутошние самогон берут.
Пашке вылезать на мороз было, конечно, не в кайф, но перспектива выпить согрела его душу. Он медленно выполз из машины. Для этого ему пришлось побеспокоить Егора. Тот выпрыгнул из «Нивы» и только здесь почувствовал, что нога еще болит. Рана на руке тоже дала о себе знать. Егор сделал резкое движение и поморщился.
– Что? – с жадным сочувствием глянул на него Вилен Михайлович.
– Старые раны, – пошутил Егор.
– Садись, щас Пашка самогон пригонит, выпьем, закусим. У нас мясо вяленое, консервы...
Егор пожал плечами и сел в машину. Вскоре явился Пашка, неся в трех пластиковых поллитровых бутылках самогон.
– Тут пьют почище, чем в Якутске, – довольно улыбался он.
– Ты куда, блин, столько набрал? – гаркнул на него отец.
– А что? Нас же трое! – обиженно воскликнул Пашка.
Пашка влез на заднее сиденье. На этот раз, чтобы впустить сына в салон, из машины вылез Вилен Михайлович. Потом с молодцеватой бодростью занял свое место. Пашка зашевелился на заднем сиденье. Вскоре на коленях у Вилена Михайловича появились две банки консервов, шмат сала и три пластиковых стаканчика.
– Но я все равно уйду, – сказал Егор, когда выпили по одной.
– Это твоя воля. Нам тоже не мешало бы ноги размять. А то получается, не охотимся, а катаемся на колесах, – усмехнулся Яковенко-старший.
– Ага, – вторил ему Пашка, решив подыграть отцу.
Хотя мотаться по лесу ему ох как не хотелось.
Самогон оказался не слишком крепким, но довольно сносным на вкус. Вилен Михайлович продолжал
