Здесь, внутри, сидели два остолбеневших от неожиданности человека. Отец Василий вскочил на ноги и схватил ближайшего к себе за ворот.
– Освободите место! – рявкнул он и вышвырнул моряка за борт. Второй испуганно съежился за своим рулем.
– А тебе что, особое приглашение требуется? Так я приглашаю! – съязвил священник и взялся за рулевого.
– Ладно-ладно! – залепетал насмерть перепуганный рулевой. – Я уже ухожу! – И сам, не дожидаясь «приглашения» этого огромного, страшного, бородатого мужика, оттолкнувшись ногами от борта, сиганул в реку.
– Все, Костя! Борт чист! – отрапортовал отец Василий и кинулся к рулевому управлению.
Давненько он так не катался! Моторка шла, как песня, сильно, ровно, красиво! Отец Василий не знал, есть ли у преследователей вторая лодка, но пока их никто не догонял. Все правильно – на это нужно время... А пока по всем позициям лидировали беглецы.
Они добрались до пристани, и Костя выскочил на деревянные мостки, а отец Василий, тщательно зафиксировав руль капроновым шнуром из рюкзака, примерился и направил ее точно на тот остров, с которого они так спешно и позорно бежали.
– Надо Петра предупредить, чтобы ни в коем случае за нами не ехал! – озаботился главврач.
– Я думаю, успеем! – улыбнулся священник. – До рассвета время еще есть!
На востоке, на самом краешке, еле-еле, но уже занималась заря нового дня. Отец Василий сел на мостки и понял, как смертельно устал! Как он хочет только одного: покоя! Покоя в своем доме. Нормального человеческого покоя в теплых, ласковых объятиях своей жены. Так, чтобы ни одна бл... ни-ко-гда! ни-за- что! ни по какому поводу! его не трогала! С него хватит!!!
Они сходили к Петру, благо он жил неподалеку от причала, но рассказывать ему о том, что с ними произошло, не стали – ни к чему... Впрочем, лодочник и сам более всего интересовался оплатой его несостоявшегося труда. А к пяти утра отец Василий переступил порог своего дома. Ноги уже не держали.
«Ослаб ты, друг! – сказал он себе. – Или стареешь...»
Он и Ольге не стал ничего говорить, а просто поел, смыл с себя остатки тины, переоделся и почти бегом отправился в храм – времени до заутрени оставалось в обрез.
Это воскресенье, как, впрочем, и все воскресные дни в году, оказалось достаточно насыщенным. Уставшие жить в маете между работой и домом усть-кудеярцы спешили очистить душу, и храм наполнился людьми самых разных возрастов и сословий. Они входили под своды храма взволнованные и торжественные, но чаще немного смущенные, чтобы через некоторое время вернуться на раскаленные улицы другими – спокойными и умиротворенными. Ибо велика сила слова Божьего, и нет для него преград.
Но пережитая минувшей ночью нагрузка повлияла на священника сильнее, чем он думал. Весь день отец Василий боролся с навалившейся усталостью и сном и к вечеру, когда в храме появилась Вера, был почти никакой.
Отец Василий уже почти завершил вечернюю службу, когда увидел у стены знакомые глаза. Внутри у него дрогнуло – ни смирения, ни благолепия они не излучали, напротив – на всю левую половину Вериного лица расплылся огромный лиловый синяк, а правый глаз полыхал с трудом сдерживаемым гневом.
– Здравствуй, Вера, – поймал он ее на выходе из храма. – Что стряслось?
– Ничего особенного, батюшка, – отмахнулась она. – Это я так решила работу поменять.
– Умница! – обрадовался священник. – А синяк откуда?
– С хозяином прощалась, – недобро засмеялась Вера. – А вот теперь не знаю, куда и идти. Деньги кончились, мать даже на порог не пустила. Она у меня бывший парторг – во как достала со своими нотациями!
Вера говорила и говорила, не в силах остановиться. Она вывалила на отца Василия все. И как поняла, что денег все равно никогда не скопит, и как долго не могла решиться пойти к своему «руководству» и сказать «с меня хватит». Отец Василий слушал и ликовал – все в этой женщине говорило о духовном перерождении. Она материла себя и других самыми последними, самыми гнусными словами, а он захлебывался от восторга. Она угрожала своим невидимым врагам, а он готов был обнять весь мир. Потому что за грязью и угрозами он видел главное – она никогда больше не станет прежней, она действительно изменилась, и, может быть, никогда еще она не была больше человеком, чем сейчас.
– Ну и что мне теперь делать? – спросила она. – На работу с таким фингалом не примут, всех денег – восемьсот баксов, ни квартиры, ни мужа, ни хрена!
– Поживешь пока с нами, – успокоил ее отец Василий.
– А как матушка?.. – засомневалась Вера.
– Ну что ты, Олюшку мою, что ли, не знаешь?! – укоризненно засмеялся отец Василий. – А работу мы тебе подыщем. Вон Анзор недавно жаловался, что никто к нему идти работать не хочет.
– Кем? – настороженно поинтересовалась Вера.
– Ну вроде официантки. Да и платит он хорошо, а не всякая может весь день у дороги стоять, на жаре да в пыли... – отец Василий осекся. Ему бы эту работу хвалить надо, а он...
– Спасибо за откровенность, батюшка! – рассмеялась Вера. – Надо попробовать. Мне сейчас любая работа подойдет! – И вдруг добавила со смесью печали и досады: – Всю жизнь вы мне, батюшка, сломали!
Отец Василий молча проглотил слюну. Так бывает. Не все одинаково готовы радикально изменить свою жизнь. И одним на этом пути бывает легче, а другим – тяжелее. Вера – из вторых, слишком уж наполнена она гордыней и неправедным гневом. Потому и мучается, и других в своих бедах винит. Отец Василий понимал ее, как никто, – сам был таким.
Олюшка оказалась на высоте, приняла Веру, словно свою сестру. Отец Василий смотрел, как легко и естественно обходит его жена острые углы – а Вера вся была из сплошных углов, – и радовался. Ольга не пыталась строить из себя ничего особенного, она просто была такой, как всегда, – уютной, домашней и невероятно обаятельной женщиной, но этого было достаточно.
Отец Василий еле сдержался, чтобы не начать расспрашивать Веру о Парфене. Она определенно знала о местных бандитских делах намного больше, чем он. Но священник чувствовал, что напоминать этой многое пережившей девушке о прошлом слишком жестоко и в высшей степени неблагородно.
Вере отвели угол в будущей детской, на раскладушке под большим округлым окном с видом на рощу, и решительная, казалось, совершенно лишенная сантиментов женщина с трудной судьбой, только что без умолку утверждавшая свое «я» на новом месте, внезапно растрогалась и смолкла.
– Как у вас хорошо, – прошептала она, и Ольга, положив на раскладушку белье и одеяла, тихо вышла.
Уже когда они ложились, отец Василий нежно прижал супругу к себе.
– Ты – лучшая терапия на свете, – ласково сказал он. – Мне тебя Господь подарил.
На следующий день, в понедельник, без пяти одиннадцать отец Василий уже стоял на пристани. Вокруг лениво шныряли загорелые мужички, предлагая немногочисленным зевакам прокатиться на острова, но настоящей работы для них сегодня не было – по понедельникам усть-кудеярцы большей частью работали. Отец Василий заметил здесь и Петра, с которым не так давно штурмовал теплоход, а расстался всего-то сутки назад, и приветливо ему улыбнулся. Петр радостно улыбнулся в ответ, обнажив щербатый рот на черном от загара лице, и что-то сказал своему товарищу. Теперь уже оба они пялились на священника, отчего отец Василий чувствовал некоторую неловкость. Он понимал, что тогдашние события с теплоходом давно и весьма активно обсуждаются местным населением, а такая слава лично ему была не нужна.
«Хорошо еще, что они про субботние события ничего не знают!» – попытался утешить себя священник. Но успокоиться не удавалось, после «рыбалки» с Костей все, связанное с рекой, вызывало в нем только
