– Анзор, – тихо спросил отец Василий. – Ты как, двигаться можешь?
Шашлычник кивнул и сглотнул одновременно.
– Сходи к своему мангалу, мне кажется, твой шашлык сгорел.
Анзор удивленно вскинул брови. Он отлично знал, что никакого шашлыка на огне нет.
– Сходи, – тихо приказал священник, и, едва Анзор отошел, он увидел человека, встречи с которым искал и боялся столько дней. За столиком в самом углу сидел Александр Иванович Парфенов собственной персоной.
Он сидел, сложив руки на коленях и откинувшись на спинку пластикового стула.
Отец Василий подошел, взял свободный стул и сел строго напротив.
Они просидели так минуту или больше, поедая один другого глазами, пока Парфен не решил, что хватит.
– Ну здравствуй, поп, – без тени своей обычной усмешки произнес он.
– И ты будь здоров, Парфен, – ответил на приветствие священник. – Я тебя ждал.
– Мне передали.
– И ты догадываешься зачем? – спросил священник.
– Расскажи, я послушаю.
– Я устал от твоих кровавых игрищ, Парфен, – внятно произнес отец Василий. – И не только я устал, весь Усть-Кудеяр от тебя устал.
– Ты за себя отвечай, сучья порода, – с угрозой одернул священника Парфен. – Не бери на себя больше, чем надо.
– Ну если базар по понятиям пошел, – серьезно произнес отец Василий, – то за суку ответить придется.
– Вот он я. Сможешь – спроси.
– Я сюда не на разборки пришел, я – священник, а не вор. Сечешь отличие?
– Ты мент.
– Хватит пустых слов, – покачал головой священник. – Ты и сам знаешь, что это не так, иначе за один стол со мной бы не сел. Хочешь понять, что произошло, обходись без наездов.
– Я что-то не догоняю, – впервые опустил глаза к столу Парфен. – Говоришь, не мент, да только ухватки не спрячешь. Не поповская у тебя повадка.
– Служил в Афгане, затем спецназ, потом ОМОН... все это было. В прошлом.
– Значит, все-таки мент! – дернул головой Парфен.
– Я от прошлого не отрекаюсь. И в зонах вашего брата гасил, и многим покруче тебя лично браслеты надел, но ведь и ты не всегда заправки да игорный бизнес держал и наркотой не всегда торговал, верно?
Парфен заиграл желваками, но возражать не стал. В Усть-Кудеяре его знали с малолетства, и кое-кто помнил, как получил он свой первый срок – за то, что воровал шапки из школьной раздевалки. Ничего почетного в таком начале карьеры для Парфена не было.
– Хочешь, я расскажу тебе все, как это было? С самого начала? – внезапно предложил отец Василий.
– Язык без костей, пурги намести любой сможет, – усмехнулся-таки Парфен.
– Ты не дурак, Парфен. Ты – бандит. Жестокий, беспринципный, но вовсе не глупый. Как-нибудь сообразишь, где правда, а где «пурга».
– Давай, – после краткого раздумья согласился Парфен.
Отец Василий откинулся назад на спинку, так, чтобы постоянно видеть лежащие в непосредственной близости от спрятанных под курткой пистолетов руки Парфена, и начал говорить. Он рассказал все с самого начала, с того человека с глазами из прошлого по кличке Корявый, сбитого на центральной улице Усть- Кудеяра бандитским «Опелем», опуская только то, что следовало опустить.
Парфен слушал не перебивая и отвлекся всего пару раз. Но, когда священник завершил, недоверчиво ухмыльнулся.
– Ты не все рассказал, поп.
– О том, что касается меня и тебя, я рассказал все, – спокойно возразил священник.
Некоторое время Парфен обдумывал ответ, затем боролся с собой и все-таки не утерпел.
– Знаешь, что я больше всего в вас, козлах, ненавижу?
– В ком «в нас»? – переспросил отец Василий.
– Во всех вас: ментах, попах, во всей вашей поганой масти.
– И что же это? – отца Василия изрядно удивило такое странное объединение ментов и попов в одну кучу.
– Вы навязываете нормальным людям ржавые, от начала козлиные законы. А нам это не надо.
Парфен говорил и говорил, но все эти аргументы отец Василий уже слышал, и не раз, еще в бытность Михаилом Шатуновым. И про «понятия» слышал, и про «настоящих людей». Но изъян подобных рассуждений был даже не в том, что те, кто искренне считает «понятия» своими, их периодически нарушают. Хуже всего, что в основе основ краеугольным камнем лежало: «человек человеку волк». И это была главная, самая страшная ложь, мешающая и близко подойти к обещанному Иисусом Царствию Божьему.
– Боже мой, – тихо сказал отец Василий, когда Парфен выдохся. – Как же ты боишься признать наличие божественного в человеке!
– Я ничего не боюсь, – сурово покачал головой Парфен.
– Хочешь узнать, с чего я начал свой путь к Богу? – посмотрел бандиту прямо в глаза отец Василий. Он уже знал, что у Парфена просто не хватит мужества сказать «нет». Потому что это будет означать его немедленное поражение.
– Ну?
– Я понял, что больше не хочу бояться правды, какой бы она ни была. Я понял, что хочу стать сильнее этого страха.
– Я не боюсь правды, – покачал головой Парфен и затравленно огляделся по сторонам. – Эй, ара! Водки неси!
– И ты сможешь прийти на исповедь?
– Не лови меня, поп! – засмеялся бандит, открывая мигом принесенную Анзором бутылку и разливая водку в два стакана: себе и попу. – Никого не касаются мои дела. Ни тебя, ни твоего Бога! Лучше выпей.
Отец Василий принял стакан, не чокаясь, опрокинул в себя и закусил чем-то из поставленной перед ним Верой тарелки.
– Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, – задумчиво процитировал он.
Парфен поперхнулся. Водка явно пошла не в то горло.
– Ты меня достал, поп! – с лютой ненавистью выдавил он. – Где ты видел добро?! – он почти орал. – Где оно?! Покажи!!! Я хочу посмотреть! В малолетке, когда меня, зеленого пацана, ваши вертухаи вчетвером дубинками колбасили?! Или у родительницы моей, когда она... – Он вдруг схватился за воротник и рванул его вниз так, что посыпались пуговицы. – Все вы добренькие только для того, чтобы ближнему своему в очко заехать! Все! Менты! Попы! Училки! Все!!!
Еще сидевшие на том конце шашлычной шоферы тихо поднялись и торопливо покинули столик. Заведение Анзора опустело совершенно. Только Вера да сам Анзор прятались от дождя в стороне от крытой тентом площадки, под жестяным козырьком мангала, подальше от своего страшного клиента. Они боялись уйти, но и стоять здесь было не лучше.
Отец Василий пытался возразить как-то мотивированно, но Парфен налил еще по одной, и разговор помчался по каким-то непредсказуемым закоулкам человеческой души, и когда они, после второй бутылки, до конца поняли один другого, на востоке уже занималась заря.
Парфен ни в чем не раскаивался и ни о чем не жалел. Он настолько погряз во зле, настолько сросся с ним, что теперь даже и не пытался маскироваться. Он стал настолько откровенен, что даже согласился с тем, что «понятия» глубоко антигуманны по всей свой сути.
Но это не стало победой священника, хотя правда все-таки дала всходы. Просто, как неизбежное
