– Грубое заклятие, – поморщился он. – Аж глаза режет. Но сложное, многослойное. Кто-то послал их сюда, Владыка. А этот рубака, как всегда, не разобравшись…
– Ага, Светлую можно безнаказанно эльфийской подстилкой называть, – кивнул Маркус. – Пусть спасибо скажут, что не поотрубал им… эээ… что-то другое.
Услышав про подстилку, милый и мирный Карис пнул того, который был к нему поближе. Очень негуманно пнул. В то самое «что-то другое». Эльфы даже не засмеялись. Позавидовали. Подоспел Кавен – великий маг-теоретик, кто-то сбегал за Кайлом, маги засуетились, обмениваясь отрывочными репликами. Гарвин вернулся к Лене.
– Погуляй, Проводник. Мы не договорили с Аилленой.
Маркус, естественно, не услышал.
– Гарвин, о чем мы говорили? Язык сдерживай.
– Прости, Проводник. Я не хотел тебя обидеть. Мне действительно нужно поговорить с Аилленой. Пожалуйста, оставь нас.
Маркус посмотрел на Лену. Она кивнула:
– Мы правда не договорили. А ты иди и готовься. Тебе мало не покажется, обещаю.
Маркус фыркнул и отправился домой. Гарвин взял Лену под руку.
– Не против прогуляться? Очень терпеливый у тебя друг. Я бы их убил.
– За что?
– Ну знаешь, – удивился он, – тебе мало? Хотя бы за оскорбление.
– За оскорбление нельзя убивать, Гарвин. Морду бить можно. А убивать нельзя.
Он неопределенно пожал плечами.
– У мужчин другие взгляды. Так ты не хочешь мне помочь?
– Хочу. Но о Трехмирье даже не заикайся, не поведу. У тебя впереди столько времени, Гарвин! Ты сможешь привыкнуть и к миру, и к тому, что не все люди заслуживают смерти.
– Рассказать тебе, как я забирал силу? – усмехнулся Гарвин. – Ты же сама меня выкинешь в Трехмирье.
– Давай я тебе лучше расскажу, – предложила Лена. – Народу собралось много. Весь холм был заполнен, и вокруг холма тоже толпились люди. Несколько тысяч собралось. И маги постарались – видно и слышно было хорошо. Не поленились доски для эшафота издалека тащить – не было леса поблизости, из города, наверное, привезли – там в миле-другой город горел. Сколочено было на совесть, даже ступеньки не скрипели, а ведь временное сооружение. Для единственного случая. Вот для креста доски не остругали, наверное, нарочно, чтоб еще и занозы были. Мелочь такая, но мелочь неприятная, правда? А у креста – эльф, которого чуть пополам не разрубили, весь бок разворочен. Не поленились исцелить, чтоб до казни дожил.
– Милит? – тихо спросил Гарвин.
– Милит. Так что пугай меня или не пугай, я не поведу тебя в Трехмирье. Ни тебя, ни какого-то другого эльфа. Ты сам себя боишься, Гарвин?
– Боюсь. У меня и правда нет дурных замыслов. Пусть я не верю людям, но я верю Владыке. Я спрашивал Кариса об отношении к некромантам… Знаешь, я не хочу, чтоб меня заперли где-то в темнице рядом со свихнувшимся некромантом-человеком.
– Почему – свихнувшимся?
– Потому что человек не может безнаказанно стать некромантом. Устроен не так. Природа магии другая. Некроманты, как правило, эльфы, Аиллена.
– А Владыка не может придумать какой-нибудь заслон для твоей магии?
– Может. Но не хочет. Магия не терпит заслонов, она рвется на свободу. Мне лучше бы выжечь себя… Но ведь беда в том, что самые сильные заклинания – разрушительные.
– А кокон света, например?
– А кокон света мне не по силам, – улыбнулся Гарвин. – Не сумею. Я не Владыка, я всего лишь его сын, хотя и талантливый. Могу я задать тебе личный вопрос?
– Задать – можешь. Это не значит, что я на него отвечу.
– Тебе хотя бы нравится Милит?
– Хотя бы нравится. Вот чего я не понимаю, почему его это «хотя бы» устраивает.
– Потому что любой может приказывать своему телу, а вот приказывать своему сердцу могут только те, у кого сердца нет. Ты делаешь Милита счастливым. И я ему немного завидую.
– Потому что не можешь быть счастливым?
Гарвин поцеловал ее ладонь.
– Не могу. Эльфы чаще всего однолюбы, а я в отличие от Милита свою жену любил. Помоги мне, Аиллена. Прошу тебя.
– О Трехмирье не проси. Уж прости, я в данном случае думаю не о тебе или Владыке, а исключительно о себе. Я не хочу до конца своих дней гадать, какой смертью ты умер, и понимать, что я тебя на смерть проводила и платочком вслед помахала. Я уж молчу о том, что это глупо – возвращаться, чтобы мстить. Не спорь. Ты хочешь именно мстить. Я в этом не участвую.
– Я ведь могу и…
–Устроить светопреставление здесь? Чтоб тебя здесь убили на радость Владыке и Ариане? Я слышала, что эльфы терпеливые. Ты всего несколько месяцев здесь, а хочешь, чтобы афганский синдром прошел.
Гарвин не понял, и Лена долго рассказывала ему и про афганский синдром, и про вьетнамский, и про чеченский, и про потерянное поколение после первой мировой, и про вторую мировую, и про Аушвиц и Майданек, и про Холокост, и про многие миллионы погибших… Даже охрипла. Ничего. Не он один прошел через ужасы войны. Здесь таких больше сорока тысяч. Виана вот например. И вообще, что-то же надо ему говорить, что-то же надо делать, если его переклинило на своей некромантии, если комплекс у него, а психоаналитики здесь не водятся…
Стоп. Или она не русская? Какие психоаналитики, когда есть друзья за рюмкой чаю…
– Пойдем к нам, – предложила Лена. – Я устала ходить. Да и есть хочу. Ты не проголодался?
Гарвин кивнул. Черт возьми, он даже внешне отличается от остальных. Какая-то печать. Такими эльфы были в первые дни после эвакуации, и то не все. Сосредоточенные холодные лица, злые светлые глаза…
Маркусу она велела раздобыть вина – где угодно и как угодно, и раздобыл он примерно за тридцать секунд: позаимствовал у посла, а поздний обед сплошь состоял из подношений эльфов: нечто вроде ряженки, простокваша, сметана, плавно переходящая уже в масло, хрустящие булочки и любимые Леной рулетики. Гарвина тоже поразило, что ей они нравятся: простая солдатская еда, примитивный вкус. Но вот смешно: именно эта мелочь как-то их сблизила, потому что он тоже рулетики любил. Маркус глянул вопросительно: мне исчезать? – а Гарвин махнул рукой, сиди, мол, стерплю человека рядом.
В общем, Милиту не повезло. Он заглянул через окно в пустую комнату с нетронутой постелью и культурно вошел через дверь. Ему тоже налили. Странный был разговор. Удивительно странный – говорили о войне, и Лена тоже говорила о войне, хотя видела ее только по телевизору, и это были чужие войны… Собственно, о войне как таковой она говорила только то, что слышала от других или читала, больше – о своем отношении к войне. Еще удивительнее было то, что мужчины ее слушали. Милит с Гарвином по какому-то поводу чуть не разругались, перешли на эльфийский и, наверное, вовсе не комплиментами обменивались, пока Лена на них не прикрикнула, потом Маркус увел Милита остывать на воздухе, а Лена и Гарвин, маг, год воевавший в одиночку против огромных армий, продолжали говорить, уже обо всем: о мире, о любви, о дружбе – и странным образом понимали друг друга. Вино этому немало способствовало. Надо будет потом извиниться перед послом за непредумышленную кражу.
Гарвин действительно боялся своей ненависти к людям. Боялся сорваться и помешать планам Лиасса. Боялся, что невозможность истинной клятвы помешает королю ему поверить. Боялся давать эту клятву только из страха нарушить ее под давлением каких-то обстоятельств и этим уничтожить доверие короля к эльфам Лиасса. Бесстрашный воин боялся самого себя.
Ушел он только рано утром, когда уже рассвело. Маркус в обнимку с Гару крепко спал, сидя на крыльце. Забавно было: человек и пес приоткрыли по одному глазу, проводили взглядами эльфа и
