выпустил дым и сказал:
- Про закон речи нет... Закон законом, а покупатель покупателем. Этот человек тебе за «Победу» двенадцать тысяч даст. Ему новая «Победа» во как нужна. Ты возместишь за «Москвича» и «Волгу» купишь...Он человек богатый - он фруктами торгует.
Лизавета, несмотря на свое дородство, ловко вскочила на кровати, свесив ноги в шлепанцах. Ноги не доставали - коротка была.
Упершись в бока руками, Лизавета уставилась на дядю Васю:
- А закон?
- В том-то и дело, что закон... За такие деньги закон можно и объехать без всякой опасности.
Услыхав про объезд закона, Трофим Михайлович струхнул, подумав: «Неужели погорю на этом? Должен же я погореть в жизни за непродуманную свою молодость?!»
Лизавета слезла с кровати.
- Ты нас плохому не учи...
- Плохому не учу, а только хорошему... Этот покупатель вам деньги из рук в руки даст. А вы ему - доверенность на машину. Разрешаете ему пользоваться.
- Что же он - дурак? - спросила Лизавета.- Доверенность кончилась - и при нем ни машины, ни денег?
- Он не дурак,- сказал дядя Вася.- Вы ему доверенность дадите и отдельно расписку, что должны ему четыре тысячи. Срок выйдет - он деньги затребует, а денег нет. Скажете, что нет у вас денег, а есть машина. И эту машину вы ему отдадите по закону, в счет долга. И он машину оформит как присужденную по справедливости. По закону... Они там у себя всегда так делали. Еще до комиссионок. Для верности.
Лизавета подумала:
- Выходит, он на нас в суд подаст?
Баба была смекалиста, все соображала. Дядя Вася снова закурил.
- Ну и что? Дело-то гражданское, полюбовное. С кем не бывает, что денег нет? Решать будет он сам, по своему месту жительства. Тут и не узнает никто.
Лизавете не нравился никакой суд, хоть и гражданский, хоть и полюбовный. Сроду она не судилась и упаси боже! Потому что суд может так далеко залезть, что и вообразить страшно. Она сказала:
- Подумаем...
- А чего тут думать? - сказал дядя Вася.
С этими словами он вытащил из кармана две пачечки: в одной десять - сторублевками, в другой две с половиной - четвертными.
- Я бы, - говорит,- сразу бы все отдал за вычетом пятисот...
Таких денег сразу Картузенки еще не видели. Каждый человек, увидав такие деньги сразу аккуратно заклеенными и готовыми к употреблению, сам себя зауважает.
- Зачем же вычитать? - полюбопытствовала Лизавета.
- А мне-то причитается что-нибудь? - ответил дядя Вася.
- Тебе? А тебе за что?
- На глупые слова нет ответа.
- А ты таки ответь: за что тебе пятьсот рублей? На пропой и сотни хватит.
Дядя Вася встал, пряча денежки.
- Мне эти деньги доверены, чтобы вам показать. Я их никак не распечатываю, имея совесть. А вот вам какого рожна еще надо - не пойму...
Конечно, покупатель был не дурак. Он знал, в каком виде надо показывать деньги. Он был умный человек. Он стоял неподалеку с двумя своими корешами, несмотря на осеннюю прохладу. Они даже смеялись по-своему, ожидая с интересом, чем все это кончится. Они догадывались, что если показать человеку деньги, так они увидят перед собою именно деньги, а не что-нибудь другое. Зачем не доверять людям? Зачем долго разговаривать?
Так была продана «Победа».
Покупатель даже вина принес. И ящик мандаринов. Он сказал:
- Теперь не надо волноваться. Все берем на себя. На суд не являйся. Письмо напишешь. Мы письмо получим, на суде покажем - все сделаем. Напишешь - берите машину, нет денег. Мы возьмем.
Легко говорить, но Трофим Михайлович стал ждать конца расписки прямо-таки как страшного суда. После утюга он замолчал и вовсе. Как-то ему стало опасно жить после утюга. А тут еще этот с мандаринами прибавился. И еще его давило, что все вокруг, сделанное его трудовыми руками, было как бы не его. Дом - на жену, машины - на жену, книжка - на жену. И так она озверела, что даже будто бы и вовсе его не было на свете, даже будто бы он стал уменьшаться и подсыхать и уже почти что влазил в старый костюм. Ну, допустим, обойдется с судом. А коли не обойдется? Иск, конечно, к Лизавете. А коли что не так? Чья жена, а? И страшно до трепетания сердца становилось Трофиму Михайловичу. Так-то его вроде бы и нет, вроде бы он непричастный. А глядишь, когда дело дойдет до ответа - причастят его, и никого другого. И предчувствовал он смертельное похмелье на чужом пиру.
Лизавета купила «Волгу» ранней весною. Подошла очередь, пришла открыточка. Трофим Михайлович и не взглянул на нее. Машина была, как обычно, зеленая. Васька пригнал ее, установил, как положено, на колодочки. И выпивали они с Лизаветой, а сам Трофим Михайлович таился в другой комнате и сох от тоски, будто предчувствуя близкую смерть.
Лизавета набралась до смеху, словно ее Васька щекотал. Детей, конечно, дома не было - находились в городе у старшего семейного брата, от которого и началась отцовская гибель.
Васька кричал спьяну:
- Трофим! Трофим! Выпей с нами! Лизавета, толстая стерва, как пощекотали:
- А на что он нам сдался?!
- Как на что? - Это Васька смеется. - Он законный хозяин!
- Нету меня! - крикнул со зла Трофим Михайлович, но не крикнул, а как бы шепотнул.
И ночью ходил по участку, худея телом и приговаривая:
- Нету меня... Нету...
На грядки поглядел в снежных проплешинах - «нету меня», на бревне возле забора - «нету меня»... И отовсюду, куда бы ни глянул Трофим Михайлович, неслось ему одно и то же: «Нету меня, люди добрые, нету...».
И так бы он, может быть, решился ума, если бы не ясность, влетевшая ему в голову, когда он очутился около гаража. Там стояла Лизаветина «Волга», зеленая новая «Волга», записанная на эту лахудру, лучше бы ему уж отбыть срок и не видеть ее по гроб жизни. Лучше бы ему расстрел принять в молодых годах, чем видеть этого Ваську, ибо змеи завелись в доме.
- Нету меня-а-а,- пел Трофим Михайлович,- ой нету меня-а-а. Как так нету?
Трофим Михайлович ровно бы очнулся от ясности. Как так нету, когда все тут - мое. «Волга». Моя «Волга»! И тот носатый возит мандарины на моей «Победе»! И те, что тогда еще являлись, на моем «Москвиче» ездят! И Мишка, собачий выродок, маменькин сынок, не дотянешься, а все равно на моем «Москвиче» возит свою молодую стерву!
Вот как стал думать Трофим Михайлович к рассвету, просветлев умом.
И почувствовав силу в теле, понял, как ему быть. Понял и даже засмеялся тихонечко. Еще Лизавета с детьми спали, а он твердо пошел в сарай, взял штыковую лопату и вышел перед гаражом, впервые с детства перекрестясь.
Он перекрестился и стал в спешке, словно окоп рыл, копать перед гаражом канаву. Он копал ее, хукая и дивясь собственной силе. Сила шла в него из морозного мартовского утра и уходила в руки, а из рук в лопату. Он рыл канаву, как бульдозер, будто дорвался в конце трудовой жизни до подлинной работы.
«Ну что? - думал он.- Моя «Волга» или не моя? Таки моя она, оказывается!»
Земля поддавалась послушно, и вырастал вдоль канавы бруствер, и надо бы еще Трофиму Михайловичу пулемет, чтобы отогнать Ваську, как паршивого фрица. Он копал, и думал, и не заметил, как рассвело и выскочила Лизавета:
- Ой, лихо!
- Не замай,- зверел Трофим Михайлович,- не замай, убью! И убил бы, каб не убежала.
