создания своей новой семейки?
Глаза Горина сверкнули. Он дернул шеей и произнес:
– А вот так не надо говорить, Красный. И вообще – ты видишь у другого соринку в глазу, а у себя не замечаешь и бревна.
– Какого еще бревна?
– Бревна не бревна, а не видишь, например, что у тебя шнурок развязался.
– Где?
Багор склонился почти до колен стоявшего на каком-то плоском ящике Краснова:
– Да вот.
– Где?..
– А вот, – негромко произнес Горин. И тотчас пальцы его обеих рук сжались на щиколотках Краснова, и он что было силы рванул вверх фальшивого детектива за ноги, поднимая его и перекидывая через перила. Тот даже не успел понять, что с ним произошло, – и рухнул в мутный прогал ночного пространства, где на самом дне пропасти, в клине лунного света, пузырился изломанный полутенями неровный асфальт.
Падая с балкона, Краснов хотел было крикнуть, но издал только глухой сдавленный хрип. Вместо Александра Яковлевича хрустнула сломанная ветка растущего под окном дерева, а потом послышался глухой удар, кажется, подведший черту под деятельностью господина Краснова-Нагоги на этой земле.
Горин быстро перекрестился и вышел с балкона, сказав ожидающему его у двери второму охраннику (первый, как помнится, был в кухне):
– Забирайте женщину с ребенком.
– А остальных?
– Остальных – в расход, – отрезал Багор. – Но не сейчас, а позже. С умом. Чтобы выглядело как несчастный случай. А пока купи им – этому Буркину и Свиридову – билеты на поезд в Казахстан.
– Понял, босс.
Горин не видел, как под окном квартиры его сына от стены дома отделилась темная фигура и, отчаянно припадая на левую ногу, заковыляла в глубь парка за домом Лелика. Горин также не слышал, а слышали только старые тополя, в ветвях которых запуталось тихое и злобное:
– Значит, летать с балкона? А сам полетать не пробовал... Багор?..
Когда Свиридов открыл глаза, то понял, что Наташи нет. То есть она где-то есть вместе с Димой, но только недосягаема для него. Он дернул головой, но вместе с этим движением к нему пришла такая боль, что Влад со скрипом сжал зубы, чтобы не выпустить предательский стон.
– Ну, зятек... обделался ты, – раздался мрачный голос сбоку, и Свиридов увидал Михаила Ивановича.
– Где я? – выговорил он.
– Там же, где и я.
– А ты где?
– На квартире у моего двоюродного братца. У Афони Фокина. Наташиной-то квартиры у нас больше нет. Она же теперь это самое... С Гориным, стало быть.
– Ну, это мы еще посмотрим, – выговорил Влад, приподнимаясь. – А где Афанасий?
– Он пошел увольняться. Что-то долго его нет.
– У-воль-нять-ся? Из «Конунга»? Да как же ты его туда пустил, Иваныч?
– А что? – недоуменно развел огромными ручищами Буркин.
На это Свиридов ничего не ответил, а рывком поднялся с кровати, не обращая внимания на тотчас стянувшие голову скрепы боли, бросился к телефону и набрал номер фокинского мобильника.
Никто не отвечал.
Свиридов положил трубку и, не глядя на Михал Иваныча, спросил:
– И сколько я так... валяюсь?
– Да как тебе сказать, – почесал в голове Буркин. – Ты уже несколько раз очухивался. Тут к тебе врача вызвали из платной клиники, Афанасий деньгу давал. У тебя ж огнестрел левой руки и башка проломлена...
– Да это я все знаю! Что ты мне перечисляешь мои недуги, ек-ковалек? Сколько я так лежу, спрашиваю?
Михаил Иванович возвел глаза к потолку и что-то невнятно забормотал, вероятно, подсчитывая. Потом глянул на Свиридова и разродился:
– Ну... дней пять.
– Пять дней?!
– Если не неделю.
– И мы с тобой все еще живы?!
– А что ж не живы, если Фокин нас с той хаты Леликовой забрал с автоматом, а потом по квартире ходил с полной обоймой в пистолете, все шторки задернул и дверь на все засовы закрыл? Конечно. Ему еще билеты всучили, чтобы он их, значится, тебе передал, на поезд. В Караганду поедем.
– Ага... В Караганду, значит? – выговорил Свиридов, задыхаясь. – В Караганду? Ну, это мы еще посмотрим, кто куда поедет... – Он сделал резкое движение, но дикий спазм боли впечатал его в кровать. – А... черррт!
Отлежавшись, он попросил Буркина:
– Иваныч, дай-ка сюда телефон. Позвоню... наугад.
– Куда?
Свиридов цепко перехватил у него трубку и молча набрал номер.
Телефонный номер квартиры, в которой он прожил с Наташей почти год. Он насчитал несколько длинных бесплодных гудков, на каждый из которых приходилось по два, а то и по три удара его придавленного тоской сердца. Влад уже хотел было положить трубку, когда вдруг – на том конце света – высокий женский голос ответил:
– Але.
Влад задохнулся. Помолчал и наконец выдавил:
– Ната-лья?
– Кто это? Погоди... это ты, Влад?
– Я.
Наташа кашлянула, очевидно, затрудняясь что-то сказать в ответ, молчал и Свиридов. Удушливость этой тишины, повисшей на обеих концах линии, давила, и разорвал ее Владимир:
– Ты же... ты же у Горина?
– Я заехала сюда, чтобы забрать кое-какие вещи. Ты меня очень удачно застал.
Свиридов выдохнул:
– Наташа, нам нужно встретиться.
Она ответила:
– Нет.
– А я говорю, что нужно. Это важно. Не знаю, как ты сейчас живешь, я все это время, как говорят, валялся в беспамятстве (Свиридов очень ловко ввернул эту деталь, хотя и бессознательно), но не думаю, что за истекшее время ты могла сильно измениться. Мне нужно увидеть тебя и Димку, а потом я уеду. У меня уже есть билеты.
– Да, я их видела. Валентин показывал. Как видишь, он держит свое слово и ты все еще жив.
Влада больно резанули эти слова. Но он выговорил с отчужденностью:
– Конечно, держит. Потому что я еще в Воронеже, и ему не хотелось бы светиться перед тобой.
– Ну, то, что ты в Воронеже, ему не помеха. Краснов, верно, тоже так думал, однако же Краснов мертв.
Свиридов вздрогнул. Во всей этой фразе его поразило не то, что Краснов мертв, а тон Наташи – как просто и буднично она сообщила о смерти этого человека, причем определенно отдавая себе отчет в том, что смерть наступила не от естественных причин. И уж, конечно, Наташа знала виновника этой смерти. Знала, потому что теперь она жила с этим человеком под одной крышей.
