Она отчетливо вспомнила, как Женька говорила через несколько лет после свадьбы, которая последовала за безумной любовью: «Острота чувств прошла…» Ну, конечно, в таком безумии страстей, в каком пребывала эта пара, постоянно находиться невозможно, и Женька вроде даже не жалела о прошедшей остроте. Все стало привычно. Просто – привычно… И Женька перестала ощущать мгновения счастья, продолжая любить мужа. Конечно, Женька отвлекалась на четырехлетнюю Машку, и, наверное, счастье было в общении с ребенком, а Лене казалось, что, будь у них с шутом такая вот Машка, счастье просто делилось бы на троих.
Ведь не просто почувствовал – сказал ей… Не всякий скажет. Кто-то постесняется, кто-то за слабость сочтет… Сколько уже они спят совершенно целомудренно – двадцать дней, двадцать пять? А ему счастье проснуться от того, что болят руки, и услышать, как она сопит. Или храпит.
– Я люблю тебя, Рош. Совершенно неприличным образом.
– Ну, неприличного я ничего не вижу, – засмеялся он. – И давненько. Пока я такой увечный…
– Рош, а если…
– И сказать не можешь, а все равно краснеешь так, что у меня на плече ожог, – хихикнул он. – Ничего, Лена. Не нужно. Я подожду. Мне с тобой хорошо и так. Правда. Я, как говорит Гарвин, теперь легко могу врать… но не могу. Особенно тебе. И не хочу. Тем более тебе. Спи. Еще совсем рано. Прости, я не думал, что ты проснешься от моего взгляда.
Проснулась Лена совсем по другой причине. Он фыркнул, догадавшись, но одну ее из палатки не выпустил, да и сам воспользовался случаем. Предрассветные сумерки Лена ненавидела, потому что напрягала глаза: вроде бы уже и можно что-то увидеть, но именно что-то, не догадаешься, так, общий силуэт, ночью хоть не обидно, ночью положено… А шут в эти сумерки видел точно так же, как днем. Он и ночью различал предметы ничуть не хуже эльфов.
Предрассветный холод Лене тоже не нравился. Они забрались обратно в палатку, обнялись (шут невольно поморщился от резкого движения) и прижались друг к другу, чтобы согреться.
– Меня все еще это удивляет.
– Что? То, что ты меня любишь?
– Дурак. То, что ты любишь меня. Нет, не возражай, я все твои аргументы наизусть знаю. Я верю. И не верится. Потому что это слишком хорошо.
– Так ведь и мне не верится, потому что слишком хорошо. А помнишь, как мы шли вместе первый раз? Когда дальний потомок Маркуса нас увез к Силиру, как Маркус кляч дохлых свел…
– Как вас чуть за них не повесили, я тоже помню.
– Я тогда даже еще не понимал, что жив остался. Честно. Я настолько уже привык к мысли, что меня обязательно удавят! И когда вдруг удавливать перестали, очень удивился. Еще подумал: странно, я же вроде умер, почему же мне все еще больно… А потом увидел, что ты плачешь. И вообще все спуталось в голове. Ты плакала из-за меня. Единственная в мире. Никто больше слезинки бы не уронил из-за моей смерти.
– Я правда тогда не думала о тебе, как о мужчине. И уж точно мне не приходило в голову, что ты можешь подумать обо мне, как о женщине.
– Я тогда тоже не думал. Я вообще ни о чем думать не мог. Как ты сказала когда-то – первозданный хаос. Вот он и был у меня в голове. Не только из-за казни… тут наоборот: казнь из-за хаоса. А вот там, в предгорьях, когда я уже немножко начал в себя приходить... все оформилось. Я уверился в том, что ты вернула мне надежду… найти себя. Но когда Маркус заговорил со мной о твоей силе… Я не хотел. То есть тебя я как раз хотел, но вот пользоваться тобой – нет.
– Я помню, что тебя уговаривала.
– Ты могла подумать, что мне нужна только сила. Как всякая другая Странница. Оно и выглядело именно так. Вот подсказал Маркус: хочешь побольше силы получить, давай, переспи с ней, а я и послушался.
– Какая разница, как это выглядело, Рош?
– Подожди. Это выглядело так в моих глазах прежде всего. Я знал, что хочу тебя… просто, без всякой силы, просто так – провести с тобой этот час и умереть. Лена, я
– А я тогда-то впервые, – буркнула Лена. – И тоже ничего не помню. И не знала, как и что должно быть. Повезло тебе, Рош, самую настоящую старую деву получил.
Он потерся щекой о ее волосы.
– Ага. Повезло. Ты бы слышала, как о тебе говорит Милит! А я все боюсь от гордости лопнуть, что ты меня выбрала. И вообще…боюсь, вдруг надоем, вдруг кого-то другого захочешь.
– Пока не хотела. И Милита бы не было. Я с ним вообще очень некрасиво поступила.
– Нормально. Мне его не жалко. Он только рад был. Знаешь, что он иногда потом останавливал твою силу? Хотел проверить, что ему нужно: сила или ты. Угадаешь, что?
– Я думала, у него прошло.
Шут засмеялся.
– Прошло? У него? Да ты что! Эльфы в основном однолюбы, особенно если влюбляются в зрелом возрасте. Лена, ему это не мешает. Даже наоборот. Да он счастлив, что стал твоим другом, говорит, что только ты способна сделать влюбленного другом.
– Я бы предпочла, чтобы он был просто другом, как Гарвин или Маркус!
– А разве что-то зависит от наших предпочтений? – пожал плечами шут. – Милит любит тебя, а ты – меня, и ему остается только смириться, потому что другого не дано. Разлюбить – не получается, хотя он, конечно, не старался. Ну что ты хмуришься? И я бы ни за что не старался. Мне нравится тебя любить. Это само по себе замечательно. Даже если бы ты встретила кого-то другого, дала бы мне отставку… ну что изменилось бы? Ни небо на землю бы не упало, ни земля бы в небо не улетела, мне пришлось бы это стерпеть, только я не ушел бы от тебя. Никогда не уйду.
– Не люблю я таких обобщающих слов: всегда, никогда, все и всё, – вздохнула Лена. – Так не бывает. Ничего не неизменно.
– Ничего, – согласился шут. – Кроме моей любви. Хотя и она не неизменна. Я люблю тебя иначе, чем десять или двадцать лет назад. Но не меньше. Я не понимаю, как мужчины в твоем мире не могли рассмотреть твою душу. Или у вас больше обращают внимания на красоту?
– Мужчин в ее мире, – раздался глуховатый (через две палатки) голос Маркуса, – она не спасала. Ты ж видишь, она незаметная. Ладно, я ее рассмотрел, ну так я Проводник, мне и положено Странниц видеть. А она тебя увидела да пожалела. Пришлось уводить…
– Ой.
– А что ойкаешь-то? Вы ж не это… не того. Просто разговариваете. Не хочешь, чтоб слышали – колечко покрути.
– Никаких секретов, Маркус, – засмеялся шут. – Она растерялась просто. Ты услышал наши объяснения…
– А то я не знаю? – удивился Маркус. – Или кто-то не знает? Или ее смущает, что ты ей в любви снова объясняешься?
– Ее смущает, что я это слышу, – отозвался Милит. – И зря. Потому что я ж и так знаю. Аиллена, шут тебе правду говорит. То есть про меня. Так оно и есть, и тебе не надо по этому поводу переживать. Мне нравится быть твоим спутником. И тем более твоим другом. Конечно, больше мне нравилось… ну сама понимаешь. Но раз это невозможно вернуть, что делать? Жить надо сегодня. И Маркус прав. Мужчины в твоем мире, конечно, дураки, но меня это радует. А то вспоминала бы какого-нибудь…
– Все правы, – зевнул Гарвин. – Ты неброская, потому на твою внешность мужчины особенно и не обращают внимания. Ты хорошая, но чтобы это увидеть, надо внимание обратить. Но очень трудно не заметить женщину, которая забирает тебя у смерти. Хвала древним богам, что я в тебя не влюбился.
– Эльфы однолюбы, а у тебя была Вика, – заметил шут.
