– Значит, поклянешься сейчас, – пожал плечами шут. – Да и причем тут клятвы? Мы выбрали этот путь сами, нас никто не вынуждал, и разве она уговаривала тебя присоединиться? Эта дорога
Запал кончился, и Гарвин снова сник.
– Я опасен для нее в первую очередь.
– Нет. Она забрала другого тебя из твоего сознания.
– Вот именно. Забрала себе.
– Фу ты, делов-то! – фыркнул Маркус и начал цитировать дракона. – Да другой ты в ее создании просто помрет своей смертью. Питаться-то там нечем. Ненависти-то нет. Совсем нет. А он живет только ненавистью.
– Ну опасен, – пробурчал Милит неохотно, – только не так, как тебе кажется. Потому что она сделала тебя таким, каким ты никогда не был. Она отучила тебя от ненависти, приучила к любви. Это ты всегда будешь понимать. Любой ты. Ты не должен вынуждать его, Владыка. Он давно не твой. Не гни свою линию. Это путь Лены.
Гарвин шевельнулся, словно собирался встать, но Лена пригнула его голову к своим коленям, и Гарвин сник.
– Возможно, это моя ошибка, Владыка, – сказала Лена. – Но это
Он был сильно задет. Очень сильно. Ну что ж, Гарвину тоже больно. А помочь может и…
Лена наклонилась и поцеловала Гарвина в макушку.
– Решай сам, раз не давал никаких клятв. Хочешь пойти на поводу Владыки – иди. Он уже ошибался в тебе не раз, а ты все уверен, что он никогда не ошибается. Ты свободен, Гарвин.
– Он не свободен, Лена.
– Тогда я его освобождаю, Рош.
Стало очень тихо. Маркус пальцем гладил ее руки, шут глазами ерошил волосы, как тогда на площади, Милит старался не смотреть на Лиасса. А Лена ничего, смотрела. Лиасс хранил обычное бесстрастное выражение лица, у Лумиса к этому добавлялось истинно эльфийское высокомерие. Кайл был растерян. Ариана осуждала. Ну конечно. Брата не жалко. То есть жалко, но целесообразнее гуманно предложить ему выпить яд.
– Ты знаешь, как я решу, – глухо сказал Гарвин.
– Решай.
Он помолчал еще.
– Я пойду с тобой, Владыка.
– Дурак, – заключил Маркус. – Она не вернется в Сайбию.
– Не заткнешься, я тебя и в здравом уме убью.
– Валяй. Хоть магией, хоть чем. Только все равно ты дурак, а она все равно не вернется в Сайбию. Слышал такое неприятное слово –
Гарвин встал.
– Открывай проход, Владыка, пока я не передумал.
– Погодите, – сказала Лена, – минутка ничего не изменит. Я сейчас.
Она торопливо сходила в свою комнату, порылась в аптечке, выбрала травы. Из многих лекарств можно сделать отличный яд. Прихватив заодно и кружку с водой, она вернулась ко всем.
– Сделай мне кипяток, Милит, – бросила она, и Милит почти рефлекторно послушался а дошло до него только потом. Все взгляды сфокусировались на ней, но она видела, причем затылком, только расширенные светло-голубые глаза. Я убила на него столько времени, сил и души, так я его и убью. По заветам Тараса Бульбы. Я ему не мать, но жизнью он мне обязан как минимум один раз. Она ссыпала травы, стараясь не спутать дозировку, перемешала смесь, накрыла поплотнее и попросила шута, у которого лучше всех было развито чувство времени:
– Скажешь, когда пройдет четверть часа.
Он молча кивнул. Лена села рядом с ним. Ну надо же, как в прицеле. Аж не моргают.
Она не ответила. Разговоры кончились. Шут нашел ее руку, взял в свои и начал развлекаться тем, что гладил пальцами повязку. А больно – жуть, вдруг поняла Лена. Глубокий порез, который почему-то никто не ломанулся исцелять. Аж стреляет. И бинт основательно промок. Вот кончится все, надо будет кровохлебку с огоньками смешать, в кашицу растереть, смолки добавить и потом диким голосом орать, потому что щиплет, но крайне эффективно. А потом чесаться будет так, что придется просить Гарвина ее за руку держать и не выпускать… Нет. Гарвина просить не придется.
– Четверть часа, – сказал шут, и его негромкий голос прозвучал в этой тишине, как набатный колокол. Лена высвободила руку, процедила отвар – цвет он имел совершенно неприличный, как содержимое ночного горшка, отлила в чистую кружку примерно половину и подошла в Гарвину.
– Пей. Не ваш рецепт, а результат должен всем понравиться – просто уснешь. Но не проснешься.
Он смотрел снизу вверх, не мигал и не дышал, смотрел в глаза, не реагируя на протянутую кружку, и длилось это целую вечность.
– Ты потом этого себе не простишь, – заметил Лиасс.
