Зеркало перемен. 3. Приносящая надежду

дышать перестал. По требованию Лены ей принесли необходимые компоненты, и она начала составлять мазь по рецепту целителя, угробила на это весь день и даже часть ночи, потому что процесс должен быть непрерывным, эльф это раза три повторил, зато сделала огромное количество, чтобы хватило обоим. Потом ее выгнал Маркус, категорически запретивший ей дежурить ночью, а она выгнала его утром, и так они чередовались еще два дня.

Краснота на лице шута стремительно бледнела, зато плечо было теперь багровым. Ариана была удовлетворена:

– Я же говорила, что твои лекарства действуют быстрее.

– На несерьезные раны, – уточнила Лена. – Это не мое лекарство. Мне дали этот рецепт.

– А кто его делал-то? – засмеялась Ариана. – Ты знаешь, что Гарвин мне сказал? Что после этой мази ему два часа было намного легче.

Глаза ее погрустнели, и Лена забеспокоилась. Хорошо, что у эльфов нет привычки скрывать правду.

– Он умирает, Аиллена. Искра гаснет. Все-таки чудес не бывает. Он слишком измучен, уже не может бороться с болью…

– Он должен выжить, – растерянно пробормотала Лена.

– Должен, – вздохнула Ариана. – По всему – должен. Но у него просто нет сил.

Шут посмотрел на нее.

– Сил? – правильно поняла его Лена. – А я на что? Пойду-ка я… Пора уже снова смазывать ожог.

– Аиллена… Ему не силы нужны. Жизнь.

Чутошная улыбка шута.

– Значит, жизнь, – сказала Лена и вышла, прихватил баночку с мазью. Это не утерянная магия. Это вопрос жизни и смерти.

Гарвин наблюдал за ней, пока она нежно, едва касаясь, занималась лечебными процедурами, и только пару раз судорожно (но неглубоко) втягивал в себя воздух. Когда Лена закончила, он признался:

– У тебя хорошо получается… но все равно больно. Ты такая решительная… Что произошло?

– С твоей сестрой поговорила.

– Зачем она тебе сказала? – усмехнулся он. – Ну, гаснет искра. Этого и следовало ожидать. А тебе стоит привыкать к тому, что даже эльфийские маги смертны. Мне не обидно. Жил я достаточно долго и не совсем уж бестолково. Жаль только, что уйду бесследно. Завидую Ариане – и сын, и внук… И обоих ей вернула ты.

– Ариана сказала, что у тебя просто нет сил. Что тебе нужно…

– Не нужно, – перебил он.

– Я могу дать тебе силу. Могу дать жизнь, Гарвин. Я не хочу, чтобы ты умер.

– Можешь дать, это верно. При одном условии. Если я захочу взять. А я не хочу. Не потому что так уж волнуюсь о твоих чувствах. И даже не потому, что ты совершенно не в моем вкусе. Просто… пришло время.

– Кто сказал?

Гарвин взял ее за руку.

– Я сказал. Если ты хочешь знать причину – милости прошу. Узнавай. Говорить об этом не хочу, потому что словами… словами не получится.

Узнавать нужды не было. Она и так понимала: не только физическая усталость от непрекращающейся боли, не только и не столько. Выход. Выход из ситуации, в которую он загнал себя сам. Он не хотел становиться некромантом, он заставлял себя – и заставил, потому что у него была цель. А цель оправдывает средства, в этом Гарвин был уверен совершенно. Он устал и от душевной боли; как бы рациональны и равнодушны ни были эльфы, ему было больно чувствовать это отчуждение окружающих. Ведь только в Пути он немного оттаял, только с ними он смеялся и глазами… И еще, пусть бы это показалось смешным кому-то другому, но Лена знала: он воспринимает это и как возмездие.

Дать силу, не спрашивая его согласия, она могла, но не жизнь.

Гарвин слегка пожал ее руку, но ничего не сказал, закрыл глаза и сделал вид, что заснул. Дышал он и правда ровно, не кривились губы, не дрожали пальцы. Как можно хотеть умереть? А как можно спокойно относиться к такому решению? Ариана спокойна. Владыка вообще, гад такой, слова не сказал. Милит и вовсе помочь был готов. Все они… приняли. И наверное, уже бы дали ему этого своего знаменитого питья, если б не опасались, что об этом узнает Лена. Самое убийственное – она тоже понимала. Все три составляющие. Нет, четыре. Четыре… Он очень любил свою семью, и потерял ее.

Лена попробовала проглотить комок в горле, но он не проглатывался и слезами прорываться тоже не собирался. Копилось кто-то внутри. Жалость – не жалость, сочувствие – не сочувствие, неважно. К чему желание помочь, если от помощи отказываются. К чему способность помочь, если ею не хотят пользоваться. К чему друзья, если не давать им права выбора… Ох, Гарвин, и что без тебя? Нет, я, конечно, справлюсь, не умру ни от горя, ни от потери, ты мне очень дорог, пусть ты не шут, но как же мне будет тебя не хватать. Плевать мне на твою некромантию, потому что не она тебя, а ты ее контролируешь, и иначе все равно никогда не будет, потому что у тебя свои представления о чести и верности. Но как же мне хочется, чтобы ты жил. Эгоистически. Без учета твоих желаний и намерений. Вот такие мы, люди, мелочные…

Милит уже заполночь чуть не силой увел ее от Гарвина. Тот спал. По-настоящему спал. Лена осторожно высвободила руку, Милит сочувственно вздохнул и обнял ее за плечи.

– Отпусти его, – попросил он на улице. – Не нужно его мучить.

– Я все видела, Милит. Там, в том мире. Не знаю, что со мной было, но я знаю, что ты хотел дать ему уйти.

Милит покусал губы. Это ему не понравилось.

– Хотел. И сейчас хочу. Аиллена, иногда это нужно…

– Я разве тебя осуждаю? Я никогда не пойму эльфов.

– Знаешь, как я хочу, чтобы он выжил? Думаешь, мать не хочет? Или Владыка? Только одного желания мало. Он ведь отказался, да? Видишь, даже ты не можешь его удержать, значит… он уже даже не на краю, он за краем.

Лена покачала головой и вошла в дом, оставив Милита несчастным и подавленным. Ей пока было не до него. Что-то роилось в голове, в душе, жалило и ранило, но разобраться с этим не получалось. Она почти не спала. Верила бы в бога, умела бы молиться – молилась бы, а так просто твердила, обращаясь неизвестно к кому: «Сделай так, чтобы он жил! Пусть он живет!». Вот уж действительно, в трудную минуту всяк думает о высшей силе. Здесь с богами и правда напряженно. Ни в одном мире религия не играет сколько-нибудь существенной роли, в лучшем случае, она просто есть, а обычно так, что-то вроде клуба. Где-то «клубятся» вокруг Творца, где-то – вокруг Света (и там Лену считали чрезвычайный и полномочным послом этого самого Света, что, впрочем, ни к чему ее не обязывало), где-то еще проще – взяли и повесили на божничку древнего героя, приписав ему пару божественных свойств. Боги были фигурой речи. Вот как эльфы иногда поминают древних богов, забытых даже ими. А Маркус чертей поминает, примерно как и Лена, вовсе не подразумевая ничего бесовского, или вовсе языческие силы ветра…

Сейчас хотелось воззвать к кому-нибудь. В общем, она и взывала, прекрасно понимая, что никакой бог голоса со стороны не услышит. Вот если б кто знакомый просил, а то вялотекущая атеистка какая-то… Гарвин умрет, и эльфы развеют то, что останется от костра, над рекой. В сердце он останется. А сколько дано человеческой памяти? Особенно если жизнь предстоит длинная… Ох, Гарвин, Гарвин, как же мне хочется, чтобы ты жил, чтобы ты выздоровел, чтобы ты отрезвлял меня своим грубоватым сарказмом и грубоватой откровенностью. Чтобы хоть кто-то честно называл меня дурой два раза в неделю. Чтобы шел со мной, когда я снова отправлюсь в Путь, а я отправлюсь, не сейчас, но вскоре, или через год, или через пять лет…

Встала она поздно, хотя толком все равно не спала, только начинала проваливаться в сон, видела холодные светлые глаза. Если у Милита и Лиасса глаза цвета неба, то ведь у Гарвина – цвета какого-нибудь арктического льда. Очень светлые. Очень холодные. А за этим льдом – обычная ранимая душа, и ведь черт