мастикой, когда его привозили. Два раза в Канзас-сити ходил, раз — в Сен-Луисе. Ну, музыка!.. Сейчас такой нету. — Запрокинув голову, он прикрыл глаза: — «Для тебя-а-а, для тебя ы-ых, красотка…» Прошу прощения. Так ты говорила…
— Нью-Йоркская труппа приехала в Лондон. Бак пошел посмотреть и влюбился с первого взгляда. Послал записку за кулисы, пригласил в ресторан, он в те времена был очень шустер. Через неделю поженились.
История эта глубоко тронула гостя. В молодости он побывал певцом-официантом и, ежевечерне исполняя слащавые шлягеры для публики, склонной по малейшему поводу пустить слезу над пивом, насквозь пропитался сентиментальностью.
— О-о! — умилился он. — Прямо как в песне.
— Да, не без того.
— Английский лорд и американская Золушка!
— Вообще-то Бак — не лорд, да и мама не Золушка, но все равно, очень трогательно.
— Да уж. Люблю хорошую песню.
— И я люблю.
— Любовь, как говорится, правит миром.
— Неплохо сказано.
Булпит приостановился и кашлянул. В глазах у него зажегся многозначительный блеск, рука дернулась, будто он намеревался ткнуть племянницу под ребро. Он поборол себя, но Джин без труда предугадала, что, покончив с любовью старшего поколения, он перекинется на молодое.
— А кстати, насчет любви…
— Да?
— Вчера вечерком, у речки… э?
— Понимаете…
— И кто же он?
— Один мой… приятель.
— Я и сам догадался, что ты ему — хе-хе — симпатизируешь. Как его зовут-то?
— Адриан Пик.
— Жарко ты его целовала!
— Я…
— Похож на этих… Ну, картинки всюду понатыканы — такие шляпы треугольные, короткие штаны…
— Кавалеры с портретов?
— Вот-вот. Тебе он вроде нравится?
— Да, очень. А теперь, — сказала Джин, — вам, наверное, не терпится увидеть маму.
Подойдя к звонку, она нажала кнопку; но если рассчитывала, что это побудит собеседника сменить тему, то недооценила своего дядю. Булпит был не из таких.
— Ничего мальчик!
— Да.
— Давно его знаешь?
— Не очень.
— Где работает?
Джин вспыхнула. Казалось бы, невинный вопрос, даже менее дотошный человек, пожалуй, его бы задал, но она очень пожалела, что не может ответить: «Адриан — многообещающий молодой адвокат», или даже пусть «солидный клерк», и ей показалось, что она ведет себя предательски.
— Точно не знаю. Одно время писал светскую хронику. У него есть доход. Небольшой, правда.
— Понятно. Нищий, можно сказать.
Дверь открылась. Появился дворецкий. Булпит, отерев руку о брючину, почтительно ее протянул.
— Лорд Эббот?
— Нет, сэр, — отвечал Поллен, не замечая протянутой руки. — Вы звонили, мисс?
— Да. Передайте, пожалуйста, маме, к ней мистер Булпит.
— Слушаюсь, мисс.
Дворецкий удалился, Булпит с прежней наглостью возобновил перекрестный допрос:
— Как насчет этих, перспектив?
— Простите?
— Светит ему что?
— Нет.
— А что думает наш лорд?
— Он ничего не знает.
— Не просветила, э?
— Пока нет.
— Понятно. Да-а, обидно, что парень отчаливает. Будешь по нему скучать?
— Как, отчаливает?
— Уезжает то есть. Парень твой, Пик. Ты что, не знала?
— Не может быть! Он только вчера приехал.
— Сам сказал Дж. Дж. Ванрингэму.
— Ванрингэму? — удивилась Джин.
— Так он назвался. Крепкий такой парняга. Плечи — во! Подошел я, как говорится, к хвосту, Пик и говорит, что для скорости наймет такси.
Сэмюэл Булпит был достаточно плотен, но сейчас как-то зыбился, словно состоял из дыма. Узнав, что Джо Ванрингэм посмел преследовать ее здесь, Джин просто вскипела и на мгновение даже отвлеклась от поразительного известия, что Адриан решил скоропалительно оборвать свое пребывание на барже. Ей хотелось побыть одной, и на воздухе, словно тем, кто приходит в себя после обморока.
— Простите, — сказала она, — я вас оставлю. Мама вот-вот придет.
— Беги, чего там! — благожелательно разрешил Булпит.
Джин вылетела на террасу, он принялся топтаться по комнате, нюхая цветы. Через несколько минут дверь снова распахнулась, и вплыла леди Эббот.
Когда Поллен принес свою весть, леди Эббот лежала на канапе у себя в будуаре, раздумывая о том, как сильно она любит своего Бака и какая жалость, что он изводится по всяким пустякам, вроде долга мистеру Чиннери. Сама она никогда себя не изводила.
Монументальная блондинка вообще не волновалась, и безмятежность ее не пробили бы землетрясение или рухнувшая на голову крыша.
Если это покажется вам странным в бывшей хористке мюзик-холла, вспомните, что лишь в наши суматошные дни слово «хористка» означает шуструю, тощую, гибкую девицу на пружинках, страдающую, по всем признакам, пляской святого Витта. В эпоху же ее профессиональной карьеры, хор состоял из высоких статных дам, напоминающих песочные часы; они застыло высились в глубине сцены, томно взирая на публику, опираясь на зонтик. Порой (нечасто) какая-нибудь выходила из комы и чуть заметно кивала приятелю в первом ряду, но, как правило, хористки живописно стояли, и ни одной из этих статуй не удавалось стоять неподвижней, чем Алисе Булпит.
Она и сейчас напоминала статую, когда, приостановившись в дверях, озирала брата, исчезнувшего из ее жизни на четверть века. Надлежащую оживленность в их встречу внес именно этот брат.
— Вот это да! — вскричал он. — Ох ты, ох ты, ох ты!
На мраморном лице леди Эббот слегка засветилось любопытство.
— Ну, Сэм! — сказала она. — Неужели та же самая жвачка?
Булпит еще раз выскочил на террасу и отвечал, вернувшись:
— Другая. Нет, вот так ну!
Леди Эббот позволила заключить себя в братские объятия.
