выходного пособия! – возмущено взвилась я.
Но Павел меня успокоил, притянув к себе мое слабо вырывающееся тело.
– Не бойся, – я почувствовала его руки на спине и уже не стала возмущаться, когда они пересекли границу дозволенного, – я его предупредил, что ночью у тебя была сверхурочная работа и за нее полагается еще один отгул до завтрашнего утра.
– Черт! – выругалась я себе под нос, – он ведь теперь подумает, что…
– Хочешь вина? – как ни в чем не бывало поинтересовался мой спаситель-искуситель и извлек откуда- то из-под дивана наполненный до краев фужер с «каберне».
– Нет-нет, только не вина! – запротестовала я, с содроганием вспоминая падение в пруд.
– Наш человек! – обрадовался Павел и, убрав бокал обратно под диван, протянул мне рюмку виски. Естественно, безо льда и закуски.
– За что пьем? – пробормотала я, стараясь не замечать горящего челноковского взгляда, блуждающего по моей груди. Вот ведь волчара ненасытный! Недаром у него глаза зеленые.
– За мир, дружбу и взаимопроникновение! – он быстро чокнулся со мной, выпил и, не дожидаясь, когда допью я, перешел к внедрению этого лозунга. Ночное безумие повторилось в полном объеме, и мы еще добавили несколько новшеств. Надо сказать довольно приятных. «Господи, ну почему я так отвратительно счастлива? – отрешенно подумала я, опять погружаясь в сладкую дрему. – Не к добру это. Ох, не к добру…»
Проснуться мне довелось, только когда розовые краски заката превратили нас с Павлом в краснокожих индейцев. Сходство лежащего рядом мужчины с настоящим вождем усиливали рдеющие на щеке три горизонтальные полоски, которыми я, потеряв контроль, наградила его во время ритуальных игр.
– Не больно? – я осторожно погладила царапины.
Павел очень серьезно покачал головой и невпопад ответил:
– Я тебя никому не отдам. Ни отцу, ни этому твоему бой-френду…
– Какому бой-френду? – я сладко потянулась, все еще не понимая, о ком речь.
– Твоему. Ты несколько раз назвала меня его именем. Толя, кажется?
Сердце гулко стукнуло в груди, ставшей вдруг очень тесной.
– Нет у меня никакого бой-френда. А если и был, так давно уже сплыл.
– Моряк, значит, – широко зевнул Павел, показав на удивление белые зубы. – И черт с ним. Ты не поверишь, но я не ревнивый. Мне наплевать на прошлое и будущее, я привык жить настоящим. А мое настоящее – ты.
Он произнес последнюю фразу так, что мое зачастившее сердце сбилось с ритма. Что же я наделала? Еще замуж позовет…
– Останься, Ника, – повторил Павел, сжав мне ладонями виски и заглядывая в глаза, – даже когда Элька уедет – останься.
– Конечно, – улыбнулась я, быстрее уткнувшись лицом в его грудь, чтобы огнем занявшиеся щеки не выдали меня. – Конечно, Паша. Я останусь.
– Спасибо, – его губы коснулись моих растрепанных волос, потом виска, занялись мочкой уха…
«А ведь не зря проститутки от него такими уставшими уходили», – успела подумать я, прежде чем снова окунуться с головой в этот омут, затягивающий куда сильнее дома Водяного. А самое главное, что выплывать из него у меня не было абсолютно никакого желания.
Павел опять уснул, разметавшись на диване, как будто пытался наверстать все отобранные бессонницей ночи. А я, примостившись на самом краешке, смотрела в пустоту и пыталась мыслить логически. То, что сегодня я навсегда покину этот дом, не подлежит сомнению. Нужно только сделать все очень быстро, пока он не проснулся. Он ни за что не отпустит меня после того, что творилось сегодня на этом диване. А я не смогу ему объяснить, почему срываюсь в ночь и бегу на край света, спасаясь от него, от себя и от человека, образ которого преследует меня семь долгих лет.
Господи, Павел, ведь я шептала тебе на ухо его имя! Ты ошибся в одной букве, но это не важно. А важно, что за все семь лет ни один мужчина не мог похвастаться тем, что я назвала его этим когда-то дорогим именем. А тебя назвала. Не потому, что ты похож на человека, с которым я собиралась связать свою жизнь, а потому, что рядом с тобой мне хотелось летать, смеяться без причины и никогда ничего не бояться. А значит, еще одна такая ночь, дорогой мой Павел Челноков, и мне уже не вырваться из сладкого плена твоих рук. Но ведь я точно знаю, что жить вместе мы не сможем. Потому что мне нужен ровный жаркий огонь, а не вулкан, разносящий все вокруг в клочья. Я не вытерплю заключения в золотой клетке, а ты приговорен к ней пожизненно. И однажды, когда по дороге с работы у меня сломается машина и я не появлюсь перед твоими ясными зелеными очами в назначенный срок, ты сорвешься. И одному богу известно, чем все закончится.
Я тихонько поднялась и, натягивая на ходу одежду, побросала в раскрытую сумку попавшиеся под руку вещи. Без остального как-нибудь обойдусь. Дверь предательски скрипнула, заставляя меня втянуть голову в плечи, но дыхание Лика оставалось ровным, и я, мысленно поблагодарив бога, выскользнула в коридор. А так как время было еще детское – десять часов вечера, то сочла вполне пристойным явиться в кабинет к шефу. Если только он уже вернулся домой…
Он вернулся. Владимир Андреевич Челноков сидел за столом и разбирал гору бумаг, очевидно, самого секретного содержания. Иначе секретарь Сережа не резался бы в приемной в преферанс, неизменно обыгрывая компьютер. Шеф удивленно вскинул брови, увидев меня в дверях, и я поспешила удовлетворить его любопытство.
– Я пришла за деньгами, Владимир Андреевич.
– Надеюсь, теперь это будет разумная цифра, – широко улыбнулся Челноков. – Прошу меня извинить, Ника Валерьевна, но на миллион долларов ты не тянешь. Или ты по-прежнему хочешь получить миллион?
– Я хочу получить всё.
– Не понял, – Челноков нахмурился и отложил в сторону какой-то наверняка важный документ, – в каком смысле «всё»?
– Всё, что мне причитается за отработанное время. Я пришла за расчетом.
– Та-а-ак, – протянул бизнесмен поднимаясь из-за стола. – А теперь признавайся, что случилось. Мой сын круто с тобой обошелся? До меня доходили кое-какие слухи, но я не очень-то им верил. Может, зря? Отвечай, не молчи!
Он гаркнул так, что я подпрыгнула на месте, а из приемной донесся звон разлетающейся вдребезги кофейной чашки. Ох, и нагорит Сереже за порчу имущества.
– Я хочу получить расчет, – мое упрямство могло доконать любого. И доконало.
– Ни рубля не получишь, – разошелся Челноков, – пока не скажешь, что у вас там с Пашкой произошло!
– Вам как, в подробностях?! – кажется, у меня тоже тормоза отказали. Мы стояли друг напротив друга, чуть пригнувшись, как будто собирались вот-вот кинуться в схватку. Первой сдалась я. Чем дольше я тут торчу, тем вероятнее, что Павел проснется и утащит меня в свое подземелье. И придется мне, бедной и несчастной, стать его рабыней на веки вечные. Представив себе эту невероятную картину во всех красочных подробностях, я невольно рассмеялась, заставляя Челнокова всерьез усомниться в моем душевном здоровье. Он выжидательно смотрел на меня.
– Ничего не было, – как можно спокойнее сказала я и, кажется, покраснела. – То есть, я хотела сказать, все было нормально… Просто мне нужно срочно уехать из города. По семейным обстоятельствам.
Не знаю, поверил ли Владимир Андреевич моему вранью (недаром меня с детства звали сестренкой Павлика Морозова), но сейф все же открыл.
– Вот, бери, – на стол одна за другой легли три пачки с пятидесятидолларовыми банкнотами. – Это тебе за работу, в том числе сегодняшнюю. А если с Павлом что вышло не так, то еще за моральный и физический ущерб.
– Спасибо, – пробормотала я и, уже наверняка покраснев, смахнула деньги в сумку. Ох, не умеем мы себя ценить!
– Как до города добираться будешь? – пробурчал Челноков, возвращаясь к сейфу.
– Как-нибудь.
