Глядя на проталкивающегося к выходу Дмитрия, я только сейчас поняла, что именно отличало этот клуб от других. Здесь не курили. Суровые плакаты в стиле граффити, развешенные на стенах, демонстрировали, что ждет всякого взявшегося за сигарету посетителя. Однако! Не хотела бы я оказаться на его месте.
– Ника Евсеева, – прозвучал над ухом полувопрос-полуутверждение.
Оглянувшись, я увидела нашего официанта, с приклеенной к губам вежливой улыбкой.
– Вас к телефону, – сообщил он в ответ на мой кивок.
– Меня?! – я в растерянности посмотрела на Элю и тут же вспомнила, что по ее совету отключила сотовый телефон. Очевидно, строгий господин Челноков решил устроить мне прощальную взбучку.
Пробираясь к кабинету администратора, где меня поджидала снятая трубка, я морально готовилась дать решительный отпор бывшему нанимателю и даже сначала не поняла, что хриплый шепот, тревожащий мембрану, не может принадлежать ему.
– Ника Евсеева?
– Да, это я.
– Я бы хотел поговорить с вами об одном человеке, с которым вы расстались семь лет назад…
Хорошо, что рядом со мной стоял стул. Он противно скрипнул, намекая на то, что если на него будут падать со всего маху, то долго ему не протянуть.
– Почему вы молчите? – не отставала трубка. – Вас разве не интересует, что он хочет вам сказать.
– Нет, – я очень-очень старалась, чтобы мое смятение не заставило голос предательски зазвенеть.
– Почему?
– Потому, что уже полгода он ничего никому не может сказать. Его больше нет.
– Да, его больше нет, – неожиданно согласился мой шепчущий собеседник, – но, видите ли, я был с ним до самого… конца, и он просил меня передать вам нечто очень важное. Сами понимаете, что отказать умирающему я не мог. К сожалению, мне только сейчас удалось вас разыскать. Так что если вы хотите узнать…
– Говорите.
– Это не телефонный разговор. Выходите в сквер перед клубом, садитесь на скамейку и ждите. Я сам вас найду.
– Но я…
Трубка щелкнула, и раздавшиеся гудки рассеяли наваждение этого странного разговора. Зачем я согласилась? Ведь мне абсолютно все равно, что он хотел мне сказать. «Значит, не все равно, – сочувственно вздохнул внутренний голос, с интонациями дяди Коли, который не мог отказать ни одной женщине. – Эх, Ника-Ника. С такой тонко организованной и чувствительной натурой в поэтессы тебе надо было идти, а не в телохранители…»
Я сидела на отвоеванной у бомжа скамейке и так внимательно вглядывалась в проходящих мимо мужчин, что те испуганно шарахались, подозревая во мне скрытую нимфоманку. С того момента, как мне удалось убедить умирающую от любопытства Элю, что ее присутствие сорвет мне любовное свидание, прошло не больше десяти минут, но они показались мне вечностью. Да где же он, мой таинственный собеседник?! Кажется, сейчас, не выдержав ожидания, на всех мужиков начну бросаться, хоть милицию вызывай!
А ее, родимую, уже кто-то вызвал. Ничего не понимая, я смотрела, как возле входа в клуб затормозили машины с мигалками, и одетые в форму люди быстро и деловито миновали гостеприимно распахнутые стеклянные двери. Неужели Дмитрию повезло и на его журналистское счастье в самом охраняемом клубе города случилось что-то из ряда вон выходящее? Я еще раз взглянула на часы и, убедив себя, что человек, заставивший меня проторчать здесь целых пятнадцать минут, скорее всего, не придет вовсе, двинулась к «Винту».
Вспыхнувший под ультрафиолетом номер на запястье, проставленный бдительной «винтовской» охраной, послужил мне пропуском, и вскоре я уже вслушивалась в гудение растревоженного людского улья. Музыку выключили, на танцплощадке толпились испуганные подростки, между которыми сновали серые форменные рубашки, и официанты уже не подлетали к столикам, а собравшись у бара, тихо переговаривались между собой.
– Что тут случилось? – я ухватила за рукав «моего» официанта. – Почему милиция?
– Похищение, – парень явно не прочь был почесать языком. – Представляете, какой-то мужик в черной маске взвалил девчонку на плечо и на глазах у всех утащил через черный ход.
– И ему никто не помешал? Чем же занималась ваша охрана?
– Лежала носом в пол, – хмыкнул официант. – Он через них с девкой на плечах как нож сквозь масло прошел. Сейчас им руки-ноги ремонтируют и мозги вправляют.
– А что за девчонка?
– Черт его знает. Менты выясняют, с кем она была…
Произнося эту фразу, он опустил глаза и так внимательно стал изучать свои ногти, что у меня внутри все перевернулось. Плохо соображая, что делаю, я как сомнамбула двинулась через зал к двери, ведущей на кухню, которая беспрестанно хлопала, пропуская представителей власти. Мой остановившийся взгляд почему-то очень смущал сотрудников правоохранительных органов, и они даже расступались, пропуская меня все дальше и дальше в лабиринт служебных помещений клуба. Когда передо мной распахнулась дверь черного хода, явив внутренность хозяйственного двора, я сделала по инерции несколько шагов на негнущихся ногах, и, зацепившись каблуком за выбоину в асфальте, грохнулась на четвереньки. А потом долго-долго не могла подняться. Потому что прямо перед носом увидела обыкновенную кофейную ложку, на тоненькой разорванной цепочке. Ложку, которой семь лет назад размешивал кофе еще никому не известный Энрике Иглесиас.
Я снова сидела на скамейке в сквере и вертела в руках сотовый телефон. Звонить или не звонить, вот в чем вопрос… Но не для меня. Конечно, я позвоню. Только еще немного посижу наедине с ночью, которую кромсают тревожным синим цветом милицейские мигалки. Чувство вины подтачивало меня изнутри незаметно и почти безболезненно, так что я почую неладное, лишь когда душа уже рассыплется в прах, изъеденная неспокойной совестью. Если бы я не ушла! Если бы, как дура, не торчала на этой вот самой скамейке целых пятнадцать минут! Попробовал он бы он подойти к Эле, если бы я была рядом!
Но вся фишка в том, что кто-то очень постарался, чтобы меня рядом не было. Ничем другим я этот странный звонок объяснить не могу. Убрать невовремя подвернувшегося телохранителя, хотя бы на время. Что-то снова законтачило в сознании, и перед глазами возникла зеленая поверхность пруда, с тихим всплеском принявшая в себя мое накачанное наркотиком тело.
Убрать телохранителя… Значит, когда эту дрянь насыпали мне в бокал, то просто хотели избавиться от досадной помехи этому похищению? Но кто? Кто мог столько знать о моей личной жизни, чтобы я без колебаний проглотила наживку, подкинутую в недавнем телефонном разговоре? Ничего не понимаю. Безуспешно пытаясь выбраться из лабиринта самых невероятных версий, выдвинутых моим бурным воображением, я наконец безнадежно махнула рукой и набрала номер Челнокова.
Честно говоря, не ожидала, что за мной приедут так быстро. А в то, что случилось потом, вообще очень долго не могла поверить. Из подкатившей прямо по газону иномарки выскочили четверо здоровенных лбов, в одном из которых я узнала начальника челноковской охраны, и, в считанные секунды связав меня по рукам и ногам толстым скотчем, затащили в машину. Даже робко поинтересоваться, чем обязана такой чести, я не могла, поскольку мой рот был залеплен куском такого же прочного скотча. Мама дорогая, да что же это?! Видать, совсем рехнулся Элин папочка. Неужели хочет все на меня свалить? Так ведь я больше на него не работаю, охранять Элю не обязана. Ну вышла на скамеечке посидеть, ну оставила ее одну, так ведь имею полное право…
Когда колеса противно скрипнули и машина встала как вкопанная, я уже поняла, что дела мои идут на букву «х», и отнюдь не «хорошо». Это явно следовало из слов начальника охраны, доверительно сообщившего, что я, «сука продажная», еще попрыгаю перед смертью и все расскажу. После таких заявлений даже жаркая июльская ночь показалась мне арктической.
Меня протащили по лестнице, как бездушный манекен. С той разницей, что бездушный манекен при транспортировке не дергается и не мычит, как припадочная корова. Промелькнувшая табличка сообщила, что мы в городском офисе господина Челнокова, а когда лифт поехал вниз, стало ясно, что мы спускаемся в подвал.
