Глава 18
Раннее утро. Я в отпуске. С широкого балкона моего гостиничного номера смотрю вниз на огромное ущелье. Меня и дно ущелья разделяют три тысячи футов. Напротив, на высокой скале светится в лучах солнца небольшой белый монастырь.
Далеко внизу видна извилистая серая лента дороги. По ней медленно поднимаются арабы из окрестных деревень, погоняя своих навьюченных поклажей ослов. Должно быть, путь домой занимает у них несколько дней. Я с удовольствием вдыхаю прохладный горный воздух. После душного города здесь дышится очень легко. Солнце поднимается над горами все выше и уже начинает припекать мои плечи. Не надо никуда спешить. Впервые за долгое время я могу целыми днями бездельничать и не испытывать при этом ни малейших угрызений совести.
До базы отсюда пять часов езды на машине. Мы приехали вчера вечером. Дорога шла по глубоким долинам и голым холмам, на которых когда-то сражались крестоносцы. Это серый край. Здесь серые скалы и серая земля, отчего небольшие горные пихты тоже кажутся серыми. По вечерам низко над деревнями стоят тучи, но местные девушки все равно выходят на улицу в своих лучших нарядах. С башен древних монастырей доносится мелодичный колокольный звон. Иногда по каменистым дорогам грациозно проходят тощие верблюды в сопровождении погонщиков.
Позади гостиницы расположилась небольшая роща из ливанских кедров – это все, что осталось от некогда большого леса, который давал древесину для храма царя Соломона. Высокие прямые кедры словно застыли в напряжении, как будто в любую минуту ждут появления человека с топором. В середине рощи стоит небольшая часовня.
В этих горах нет войны. Лишь изредка на дороге появится и быстро исчезнет в облаке пыли одинокая армейская машина. Я встаю вместе с солнцем и дышу свежим воздухом, пока удар медного гонга не известит о том, что в столовой уже ждет завтрак, состоящий из козьего молока, мяса и фруктов. Нам не нужно ничего делать, и мы распоряжаемся своим временем как хотим. Можем спуститься в монастырь, где монахи угостят нас старым добрым вином, подняться по северному склону на вершину горы, где в глубоких расщелинах лежит снег, целый день нежиться на солнце или спуститься в ближайшую деревню, где ребятишки будут донимать просьбами подарить им что-нибудь.
По ночам, когда светят звезды и в ущелье загораются огни, в нашем распоряжении палестинский джин, который при желании приятно закусить бифштексом из козлятины и фруктами. Можно сходить в деревню на танцы, но по дороге идти слишком долго, а лазить по скалам в темноте никто не хочет.
Как-то утром я решаю отправиться в монастырь. Выбираю кратчайший путь через скалы, так как ходить в сандалиях по здешним дорогам не намного легче. Застаю монахов за работой на огороде. Один из них, тот, который говорит на английском, втыкает лопату в землю и подходит ко мне. Он рад тому, что представился повод для отдыха. После короткой беседы мы заходим в здание с белыми сводчатыми потолками, где играют свет и тени. Поднимаемся в небольшую комнату, выходящую прямо на ущелье. Если не высовываться в окно, кажется, будто плывешь среди облаков в каком-то сказочном замке. Приносят белое искрящееся вино. Мой новый приятель – француз. Он очень хорошо разбирается в винах. Мы беседуем с ним на разные темы. О войне не вспоминаем. Не припоминаю, чтобы кто-то из этих монахов хоть раз поинтересовался моей национальностью или целью моего приезда в эти края. Это их не волновало.
Останусь ли я на ленч? Разумеется. Мы идем в главный зал и подставляем руки под струю воды, текущей из камней в стене. Я останавливаюсь перед простым деревянным столом и слушаю, как один из монахов приятным мелодичным голосом читает молитву перед едой, нарушаемую только журчанием воды. Завтрак довольно скромный: хлеб, вино, фрукты, овощи, насыпанные на блюдо, и небольшой кусок мяса. При желании можно попросить козьего молока. Еды вполне достаточно, но вино крепкое.
Мы начинаем трапезу. Через некоторое время вошел мужчина и сел с нами за стол. Кажется, он ходил в деревню за покупками и задержался. Все говорят на французском: монахи – безупречно, я с запинкой, но они, кажется, понимают. Вновь прибывший сказал что-то на итальянском, и все замолкают. В конце концов старый священник, сидящий в конце стола, обращается ко мне:
– Хорошая новость. Италия больше не участвует в войне.
Так я узнал о том, что Италия хочет заключить перемирие. Мне, конечно, хотелось задать священнику массу вопросов, но я не решился, зная, что среди монахов есть итальянцы. Сообщив эту новость, священник откупорил еще одну бутылку и подмигнул, когда поднял свой бокал. Хотя, может быть, мне показалось.
Итак, война в Средиземном море закончилась. Тогда я еще не мог знать, что немцы кинутся исправлять создавшееся положение и что нашим лодкам придется патрулировать в районе островов Лерос и Мудрое, в проливах Трикири и Дарданеллы. Мне было известно, что в центральной части Средиземного моря погибли четыре наши подлодки, но о том, что еще две подводные лодки будут направлены в Эгейское море, я не знал. Новость о выходе Италии из войны меня обрадовала, но было немного жаль, что нам придется покинуть Бейрут. Я бы предпочел остаться, чтобы увидеть освобожденные острова. Всегда приятно плавать без страха в тех водах, которые еще недавно контролировал враг.
К сожалению, такой возможности нам не предоставили. Через шесть дней мы должны были отправиться на Дальний Восток, к новым землям, где нам предстояло драться с варварами. Мы с нетерпением ждали выхода в море. Наше будущее было неопределенным, но в этой неопределенности была своя прелесть.
Глава 19
Коломбо. Город неожиданно появился из мглы, и перед нашими взорами предстала безрадостная картина: все вокруг было желтым – небо, море, дома… Дул сильный муссон. Наша лодка вошла в гавань и направилась к плавучей базе.
В гавани было мало военных кораблей. Наша лодка стала первой подводной лодкой, прибывшей сюда после возрождения Восточного флота, который рос и креп на наших глазах. После прошлогодней сокрушительной атаки японцев остатки флота отступили в бухту Килиндини, но теперь стали прибывать новые суда, и гавань Коломбо вновь открыли. Боевые действия на море пока нельзя было назвать активными. Не хватало ресурсов, и было недостаточно самолетов, способных поддержать оперативное соединение в этом регионе. В гавани Коломбо в качестве минного склада использовали подбитое японцами круизное полузатопленное судно, остававшееся в вертикальном положении. Чуть дальше лежал на боку выброшенный на мель танкер. В самом центре гавани покоились на дне обломки разрушенного эсминца. Порт находился в плачевном состоянии, но в городе не было заметно больших разрушений.
Тот крупный налет на Коломбо японской авиации стал поворотным пунктом на западном фланге боев. Японцы потеряли большую часть самолетов и больше сюда не возвращались. Наши летчики дали им хороший урок.
Коломбо был передовой базой, поскольку между островами Цейлон и Суматра не было ничего, кроме бесконечных водных пространств. Эту громадную, шириной в тысячу миль брешь должна была перекрывать наша флотилия и несколько голландских самолетов. Боевые действия, разворачивающиеся в Бирме, заставляли прилагать усилия к тому, чтобы перекрыть пути поставок японцам ресурсов в Рангун. Мы внимательно смотрели на карты и пытались понять, что представляет собой эта новая война. Имелись весьма существенные различия между этим театром военных действий и тем, что мы покинули два месяца назад. Главное, что нас беспокоило, – это большие расстояния. От Коломбо до острова Пинанг 1276 миль, от Рангуна до Малакки около 1000 миль. Так как предел видимости составлял лишь десять километров, было ясно, что без надлежащей воздушной разведки вражеские суда будут оставаться незамеченными и ускользать, если только не патрулировать вблизи портов. Таким образом, мы намечали примерный план своих действий.
Пожалуй, главными отличиями этой войны от войны в Европе были жесткий характер врага и первозданность территорий. Здесь не было живописных островов, подобных греческим, не было Монте- Карло, на который мы прежде любовались. Враг не имел привычки брать пленных. Нужно было приспосабливаться к новому, более интенсивному характеру боевых действий. Если прежде мы могли позволить себе проявлять милосердие по отношению к уцелевшим членам экипажей вражеских судов, то теперь мы стали относиться к ним жестче. К этому вынуждала нас жестокость японцев.
Днем эти спокойные воды нагревало жаркое солнце. Ночи были ясными, но иногда налетали свирепые
