Животное на мгновение застыло в нерешительности и затем скрылось в кустах. Топот его ног напоминал стук лошадиных копыт. Когда я вошел в дом, подул легкий юго-восточный ветер, принесший с собой аромат леса. Начинался новый день.
На второй неделе своего пребывания на ферме я стал по вечерам выходить в лес с винтовкой Артура в надежде подстрелить кенгуру. В предзакатные часы, когда умолкали насекомые, в лесу воцарялась полная тишина. Но она была обманчивой, я знал, что где-то в чаще затаились и ждут наступления темноты голодные кенгуру. Пройдя через лес, я подходил к краю пшеничного поля, садился под каким-нибудь деревом и ждал. Ждать приходилось долго, я успевал выкурить не одну сигарету. Время от времени тишину нарушали треск и шорох, когда пробегал по траве кролик или птица перепрыгивала с ветки на ветку. С наступлением темноты животные выходили из своих укрытий и отправлялись на поиски пищи. Кенгуру ели пшеницу на полях или перепрыгивали через забор и кормились травой на пастбищных участках. Огромные, ростом до двух метров, они передвигались прыжками, наклонялись и жевали траву, пододвигая стебли ко рту короткими передними лапами. Время от времени приподнимались, оглядывались и прислушивались, не грозит ли им опасность. Их было много, иногда до двадцати особей. Некоторые подходили очень близко, но я никогда не стрелял в них в упор. В ночной тиши оглушительный звук выстрела прокатывался по полям гулким эхом, заставляя кенгуру в панике запрыгать на своих огромных задних лапах. Они не знали, где я нахожусь, и поэтому неслись в разных направлениях. В такие минуты я испытывал некоторое беспокойство от мысли, что они могут кинуться ко мне и запросто раздавить, но в конце концов кенгуру успокаивались и вновь принимались за еду.
Я выпустил немало пуль в этих животных и, как мне казалось, часто попадал, но, обследуя место охоты утром, убеждался, что не убил ни одного. Чтобы убить кенгуру, необходимо попасть в голову или хотя бы в бедро. С пулей в теле эти животные могут пробежать много миль. Не желая возвращаться домой без добычи, я подстрелил перебегавшего дорогу кролика.
Еще я охотился на диких голубей. Эти красивые птицы весной залетали в сад и клевали семена растений, которые сажала жена Артура. Серые, с яркими розовыми крыльями, они часто садились на деревья, но были очень пугливыми. Я придумал способ перехитрить их. Чтобы они перестали меня бояться, я два дня по утрам проходил мимо эвкалиптовой рощи с палкой. На третий день вместо палки взял винтовку и подстрелил одного голубя. Но одна маленькая птица за три дня – это слишком мало, тем более что мой отпуск подходил к концу. Я начал выезжать на лошади в надежде подстрелить эму, но надеждам моим не суждено было сбыться. Эти гигантские птицы были не менее осторожными, чем голуби, и убегали, завидев меня издалека. Для охоты в австралийском «пшеничном поясе» нужна была особая сноровка.
Две недели пролетели незаметно, пришло время возвращаться в город. Артур повез меня обратно в своем новом быстром «бьюике». По грунтовой дороге мы ехали не спеша, но последние 80 миль по асфальту преодолели за пару часов. Вдали показался город. Солнце освещало высокие белые здания, стоящие вдоль реки Суон, по синим водам которой плавали парусные шлюпки. Машина сделала последний поворот, и я увидел мачты плавучей базы. Я возвращался к суете военной жизни, возвращался в настоящее. Меня не удивило, что главный врач выписал меня из госпиталя и разрешил выйти в море. Две недели, проведенные в «пшеничном поясе», сделали свое дело. Я был полностью здоров.
Глава 28
Недавно я просматривал содержимое старого бумажника, который был со мной в последние недели тихоокеанской войны. Он напомнил мне о поездке из Перта в Манилу, совпавшей по времени с празднованием окончания войны. Я пытался вспомнить, как начиналась эта поездка и какое настроение тогда у меня было. Порывшись в квитанциях Управления воздушных перевозок и сертификатах ленд-лиза, я наткнулся на сложенный пополам синий листок, на котором было написано: «Уильям Кейпелл. Величайший фортепьянный талант со времен Горовпца». Этот листок оживил во мне воспоминания о последних днях пребывания в Австралии.
Известие об окончании войны пришло в пятницу, когда я был на прощальном вечере в американском клубе. Мы спокойно танцевали, выпивали и играли на «фруктовых машинах»[13]. Неожиданная новость нас очень обрадовала, и гулянье продолжалось всю ночь. Мы ездили на машине по парку мимо высоких кипарисов и по набережной реки Суон. Затем отправились в сверкающий огнями центр города, где жители веселились, пели и плясали. Заехали к друзьям, которые радостно приветствовали нас и угостили марочным вином. Приближался новый день, мирный день. Небо, на котором начали меркнуть звезды, тоже было мирным. Война закончилась.
Когда утром мы прибыли на плавучую базу, выяснилось, что штаб ВМС известие о мире ничуть не тронуло. Подводные лодки продолжали выходить в море, и мне было отказано в просьбе отменить бронь на место в самолете, который на следующее утро вылетал в Сидней. Такой поворот событий лишь усилил испытываемое нами похмелье. Проглотив по рюмке рома и запив его молоком, мы посмотрели в иллюминаторы на неизменившийся пейзаж и с мрачным видом принялись собирать свои вещи. В этот вечер экипаж одной из подводных лодок устраивал в городе танцы. Обычно они проходили шумно и весело. Но мне было не до веселья. Не хотелось покидать Перт в канун празднования победы. С тяжелым чувством я побрел в офицерский клуб, снял комнату, не раздеваясь улегся на кровать и стал смотреть в потолок. На танцы идти я не собирался. Голова гудела, и не было никаких желаний. Утром на взлетно-посадочной полосе меня будет ждать самолет, который разлучит меня с друзьями, чтобы доставить в душные грязные джунгли. Ситуация казалась безнадежной.
В этот момент зазвонил телефон. В трубке раздался приятный женский голос с австралийским акцентом. Очаровательная супруга одного моего знакомого интересовалась, не хочу ли я сходить с ними на концерт фортепьянной музыки в Пертский университет и после концерта отужинать у них дома. Она как будто знала, что я нуждаюсь в отдыхе.
Я ответил, что охотно принимаю их предложение, и вскочил с кровати, ощущая прилив сил. Эти австралийцы были очень обаятельные, добрые и веселые люди. Какой-то ангел подсказал им с небес, что в этот вечер мне ничего не было нужно, кроме как опуститься в кресло в концертном зале, закрыть глаза и отдаться музыке.
В тот вечер Уильям Кейпелл играл на фортепьяно. Это был невысокий молодой человек двадцати двух лет. Пальцы его так и порхали над клавишами, извлекая чистые мелодичные звуки. Мне казалось, что если бы он захотел, то легко поднял бы фортепьяно на кончике пальца и заставил вертеться волчком.
Музыка стихла, и мы вышли из зала в ночь. Друзья поехали впереди на своем автомобиле, а я сзади на своем. Мимо пролетали дома и деревья, музыка все еще звучала у меня в ушах, и я был очарован Австралией. Мне хотелось, чтобы чары эти рассеялись не раньше, чем самолет поднимет меня в небо.
В том же романтическом расположении духа я вышел из дома своих друзей. Небо было ясным. Из открытого окна доносились звуки пианино – хозяйка дома была столь же одаренной, сколь и красивой. Ее муж пожал мне руку и пожелал счастливого пути. Поблагодарив его за вечер, я завел машину и поехал в город.
Ранним утром я прибыл на аэродром, где самолет уже разогревал свои двигатели. Шум стоял ужасный. Поток воздуха от пропеллеров пригибал к земле сухую траву и поднимал пыль, скрывающую первые лучи рассвета.
Я торопился вернуться во флотилию. Ходили слухи, что наши лодки первыми войдут в гавань Гонконга, если японцы в самом деле сложили оружие. Время шло ужасно медленно. Ночь мы провели в столовой австралийских ВВС, где ярко горел свет и рекой лилось вино. Следующие две ночи мы провели в Мельбурне и Сиднее. Все мои попытки ускорить мой вылет в Манилу ни к чему не привели. Повсюду сталкивался с задержками и проволочками. Заходил в отделы ВМС, беседовал с начальством, платил штрафы, в сотый раз ставил свою подпись, но все впустую. Уже началась послевоенная лихорадка. Никому не было никакого дела до меня и моей поездки. С лиц всякого ранга командиров не сходило выражение безразличия даже тогда, когда я кипел праведным гневом.
В итоге воскресным утром я стоял на горячем покрытии аэродрома Маскот в Сиднее. Все мои документы остались в офицерской столовой, где я провел ночь, но времени вернуться за ними у меня не было. Самолет скоро должен был взлететь. К люку на фюзеляже приставили лестницу, и по ней начали подниматься пассажиры. Я последовал за ними.
В связи с участившимися авариями самолетов авиации ВМС США британским офицерам и матросам было приказано летать самолетами австралийских ВВС. В результате время нахождения в пути значительно
