значительно больше походит на Луизу, нежели на Клаудию, потому что если Клаудия поступала почти всегда, соотносясь лишь с настоящим, и была неспособна связать его ни с тем, что было, ни с тем, что будет, то Луиза и деканша вели себя расчетливо, одним глазом поглядывая в прошлое, а другим – в будущее. Наверное, в отличие от Клаудии, но подобно деканше, Луиза тоже была – только сейчас я это понял – персонажем судьбы). Вроде бы Алисия меня заверила, по-моему, просто чтобы успокоить, будто Марсело пытается отговорить деканшу посылать докладную, хотя мне Марсело этого не сказал. Во всяком случае в середине дня у меня дома зазвонил телефон; сняв трубку, я едва не лишился дара речи от изумления. Это была Клаудия.
– Томас? – переспросила она, потому что я не смог отреагировать.
Признаюсь, я испытывал искушение повесить трубку: не от злости, а от растерянности.
– Да, – удалось мне наконец вымолвить после паузы. – Это я, Клаудия.
– Привет, – сказала Клаудия, возможно, так же смутившись, как и я. – Как дела?
– Хорошо, – солгал я. – А у тебя?
– У меня тоже хорошо.
– Я рад, – снова солгал я.
Вновь возникла пауза. Чувствуя, что больше не выдержу, я прервал ее:
– Ты звонишь по делу?
– Нет-нет. Я звоню только, чтобы узнать, как ты поживаешь, и потому, что да ладно, прямо и не знаю, – заколебалась она, – мне пришло в голову, что вдруг ты захочешь встретиться и поболтать?
С поразительным прямодушием я решил выплеснуть в одном-единственном вопросе злобу, копившуюся целый месяц:
– Ты что, снова ушла от мужа?
– Нет, – ответила Клаудия спокойно, не придав значения моей жестокости, словно ничто сказанное мной не могло ее обидеть, или же словно она была готова принять любой упрек с моей стороны. – Да нет, просто я тут думала эти дни. Знаешь? Мне кажется, я с тобой обошлась не слишком красиво.
– Ты обошлась со мной прекрасно, – произнес я с запоздалой гордостью, одновременно польщенный и уязвленный сочувствием Клаудии. – Тебе не за что просить прощения. Это всего лишь недоразумение.
– Именно поэтому, – подчеркнула она. – Мне бы хотелось прояснить его.
– К чему? Нет никакой необходимости.
– А мне кажется, что есть.
Она выдержала паузу.
– Не ради тебя, Томас, а ради меня.
Я сознался:
– Не понимаю.
Клаудия так и не объяснила мне, или я не понял, для чего она хотела поговорить со мной, но она с удивившим меня пылом продолжала настаивать на нашей встрече. Тем временем я размышлял и, кажется, пришел к выводу, что Клаудия сможет истолковать мое упрямое нежелание увидеться с ней как страх снова оказаться вместе, а поскольку я решил, что и так уже достаточно продемонстрировал свою слабость, то поспешил убедить себя в том, что с гарантией смогу выдержать свидание без ущерба для себя; даже возможно и то, что мое неисправимое тщеславие и жалкая сиротская чувствительность заставили меня вообразить некую невероятную сцену примирения. Вследствие всего этого я, в конце концов, с тайной радостью согласился встретиться с ней.
Мы назначили свидание на понедельник. Клаудия спросила:
– Пообедаем?
– Ладно, – произнес я, непроизвольно и с некоторым разочарованием размышляя, что понятие «обед» подразумевает меньше галантных коннотаций, нежели понятие «ужин». – А где?
– Где хочешь, – ответила Клаудия. – Сам выбирай. Я не сомневался ни минуты.
– Давай пойдем в «Бомбей», – предложил я, словно кто-то подсказал мне на ухо эту блестящую идею. – Это новый ресторан.
– Отлично, – согласилась Клаудия. – А где он находится?
Не колеблясь ни минуты, я вспомнил;
– На улице Сантало, рядом с Виа Аугуста, – по правде, я всегда любил блеснуть эрудицией, но полагаю, что в данном случае не по этой причине я добавил: – Мне говорили, что это приятное местечко. И кухня очень хорошая.
2
Я провел выходные, пытаясь победить тоску и не дать воли фантазиям, пробужденным звонком Клаудии и близостью нашего свидания, и в понедельник, задолго до назначенного времени, я явился в «Бомбей». Это оказался ресторан в колониальном стиле, будто кадр из фильма по какой-нибудь книжке Киплинга или Форстера, с обшитыми светлым деревом стенами, с бамбуковыми столами и стульями, с картинами, изображавшими сценки из индийской жизни (слоны с наездниками в тюрбанах, вылезающий из травы бенгальский тигр, желто-полосатый и загадочный, реки и улицы, запруженные беспорядочной мешаниной людей и коров), с официантами, одетыми в просторные белые рубашки из хлопка, передники и шаровары. Я уселся у окна за один из немногих свободных столиков. Прикурив сигарету, я заказал пива, и пока я пил, на улице начался дождь, вначале робкий, но затем усилившийся. Я старался отвлечься от напряженного ожидания, глядя на ливень, без единой мысли в голове, находя утешение в том, как тяжелые капли торопливо скользят по оконному стеклу. Я подозвал официанта, чтобы заказать второй бокал пива, когда появилась Клаудия, в темно-зеленом плаще, с блестящими от дождя волосами.
– Извини, что опоздала, – сказала она. – Ты давно ждешь?
Она не дала мне ни ответить, ни встать: наклонившись. Клаудия запечатлела два дежурных поцелуя на моих щеках, и все то время, пока она снимала плащ, и стряхивала капли воды, и приглаживала волосы пальцами, и усаживалась напротив меня, она говорила о дожде и о том, как неприятно в такую погоду ехать на машине по городу.
– Прости, Клаудия, – прервал я ее, поскольку официант стоял в ожидании у стола. – Я хочу заказать еще пива. Ты что-нибудь будешь?
Клаудия попросила мартини.
– Слушай, а здесь неплохо, – высказалась она, когда официант ушел, обводя помещение излишне восторженным взглядом. – Откуда ты о нем узнал?
– Один приятель рассказал, – сказал я. – Ресторан только недавно открылся.
– Мне тут нравится, – настаивала Клаудия. – А как тут кормят?
Разговор зашел вначале о совершенно безобидных вещах. Мы обсудили меню, сделали заказ, и Клаудия начала рассказывать мне о своей работе, вроде бы у нее все шло отлично, потому что ей удалось подписать контракт на серию репортажей для какого-то модного журнала. Я помню, что пока слушал ее, с трудом мог скрывать свое напряжение, пытаясь сосредоточиться на пиве и сигаретах и скользя взглядом по стеклу, усеянному каплями дождя; в какой-то момент я сказал себе, что Клаудия то ли непроизвольно, то ли специально говорит со мной тоном, которым могли бы говорить двое старых друзей, старающихся продлить дружбу, и поскольку продолжать общение все же менее хлопотно, чем прерывать его, то время от времени они встречаются и обедают вместе. Удивительно, что это открытие, едва я его сделал, вначале разозлило меня, но тут же наполнило неожиданным ощущением покоя, позволило перестать избегать взгляда Клаудии, и я нашел утешение в непривычном, хоть и запланированном удовольствии от совместного обеда.
Мне кажется, что человеку никогда не дано до конца узнать самого себя. Причина этого, вероятно, не слишком сложна. Мы считаем, что в нас только один человек, но нас множество: по меньшей мере в нас продолжают существовать все те, кем мы были прежде. Прошлое живет в настоящем; довольно лишь предлога, пусть даже самого незначительного или банального, чтобы оно вновь расцвело: чтобы мы вновь стали теми, кем были. Поэтому, пока я слушал Клаудию, и несмотря на то, что я узнавал все вместе и каждую в отдельности черточку, навсегда запечатленную в моей памяти (бездонную синеву глаз, четкий и пленительный рисунок полных губ, блестящая свежая кожа, хоть слегка и потускневшая, бескомпромиссная чернота волос, простой контур носа, изящество и энергичность мимики, напоминающей птицу, от природы низкий глубокий голос), я почувствовал, что вижу ее впервые. В каком-то смысле это так и было: первый раз на Клаудию смотрел человек, в которого я превратился за те пятнадцать лет, когда ее не видел; уже не тот
