притаилась за аркой в гостинную. Илюмжинов говорил очень тихо, но я улавливала некоторые слова. – Приезжайте… Вдвоем… выйдет из моего подъезда, темно-каштановые волосы, серые брюки, белая кофточка с рукавами, симпатичная.
Я быстро прокралась обратно к дивану, а через несколько минут вернулся хозяин квартиры. Блистая голливудской улыбкой, он в непринужденной манере повел разговор о мастерстве грузинских художников. Я из вежливости делала вид, что мне очень интересно.
– Как я понял, у вас имеется не одна икона, а несколько? – осторожно спросил Илюмжинов.
– Да, четыре штуки, – соврала я, – лежат у меня дома. Еще красивое ожерелье с бирюзой.
– Очень интересно, очень, – он встал, подошел к окну гостиной, которое выходит во двор, постоял немного и вернулся на диван.
– И сколько вот эта икона стоит? – спросила я. – Сама-то я не разбираюсь, одна надежда на вашу порядочность.
– Ваша икона – подделка, и цена ей рублей пятьсот, – сказал Илюмжинов с сожалением, – извините, но это правда. Не советую ее больше никому предлагать, чтобы вас не приняли за мошенницу. Мне она, в общем-то, не нужна, однако, чтобы вас как-то ободрить, я готов дать вам триста рублей.
– Нет, спасибо, – подавленно пробормотала я, – оставлю икону себе, как память о бабушке.
– Как хотите, ваша воля, – пожал плечами Илюмжинов, протянул мне икону, – забирайте и до свидания. Извините, но мне надо работать.
Изображая, что расстроена, я приблизилась к окну и невзначай выглянула на улицу.
– Какой хороший вид у вас из окна, – заметила я. – Хотела бы я жить в квартире с таким видом.
Илюмжинов сказал, что не сомневается в этом, и, взяв меня под локоть, повел к двери, призывая не расстраиваться. – Возможно, остальные ваши вещи окажутся подлинными, непременно заезжайте ко мне через денек-другой.
Я же думала о крепких парнях, поджидавших меня у подъезда. Они явно скучали, подпирая серебристую «Шеви-Шеву», навороченную до невозможности.
Дверь захлопнулась за мной, я вызвала лифт, но вместо того, чтобы спуститься, поднялась на самый верх. Вскрыв простенький резной замок, я через служебное помещение вышла на крышу. Илюмжинов проживал в среднем подъезде двенадцатиподъездного дома, имевшего форму буквы Х. Я дошла до первого подъезда, вскрыла замок на другой двери, а потом спустилась вниз. Парни Илюмжинова напряженно ждали моего появления на том же месте у шестого подъезда. Я быстро прошла вдоль стены и свернула за угол. Вроде бы мой маневр прошел незамеченным. По крайней мере, я надеялась на это.
Когда я уже ехала в такси, на мой телефон пришло сообщение от Литвина. Он предлагал мне приехать прямо в школу искусств.
«Что ж, в школу искусств, так в школу искусств», – подумала я, хотя в душе не сомневалась, что если кто-то и мог организовать покушение, так это Илюмжинов. Как он моментально связался со своими головорезами, чтобы они меня обчистили. Директор школы искусств меньше всего годился на роль подозреваемого.
Георгий Вениаминович Литвин больше смахивал на жердь, на которую по какой-то надобности напялили белый костюм. Худое лицо, большие карие глаза, усы? похожие на черную жесткую щетку.
Литвин стоял на широкой лестнице, ведущей к главному входу в школу, и курил.
– Вы не меня ждете? – окликнула я его.
Георгий Вениаминович словно очнулся, вздрогнул и, поглядев на меня удивленно, спросил: – Вы Опарина?
– Да, это я.
– Пойдемте в мой кабинет, – предложил Литвин, заранее извинившись за беспорядок в здании школы, возникший вследствие ее капитального ремонта. Временным кабинетом Литвину служил один из классов школы.
– Ко мне вас направила Тамара Иосифовна, я правильно понял? – спросил он, принимая от меня икону.
– Да, именно она, – кивнула я, уже уставшая от объяснений.
– Занятная, знаете ли, вещь, – проговорил Литвин то приближая, то отдаляя икону от глаз, – у вас есть заключение экспертизы о подлинности вещи?
– Нет, – призналась я.
– А откуда она взялась в вашей семье?
Я изложила придуманную несколько часов назад легенду о своей матери – грузинке, дальней родственницы царицы Тамары.
– Да что вы говорите! – воскликнул Литвин с оттенком недоверия в голосе. – Может, это все правда, только без экспертизы вашу икону я взять не могу. Я даже могу вам дать координаты хороших экспертов, которые недорого проведут все необходимые процедуры.
– А другие вот не требовали с меня экспертизы, – недовольно сказала я.
– Кто это с вас не требовал? – насторожился Литвин.
– Кострюк Дмитрий Иванович, например, сразу предложил пятьсот долларов, – заявила я с вызовом.
Литвин сдержанно хохотнул, потом, сделав серьезное лицо, произнес:
– Пятьсот долларов я могу позволить себе заплатить вам без всякой экспертизы.
– А мне не надо, – завредничала я, – мне потом предлагали и поболее. У меня складывается впечатление, что все хотят меня обдурить.
– Так не позволяйте другим делать это, – предложил Литвин, глядя на меня своими печальными глазами. – Так как вы мне симпатичны, то я посоветую обратиться вам к экспертам музея изобразительных искусств в областном центре. Вам там проведут экспертизу, и, возможно, у музея даже найдутся средства приобрести вашу икону, если вы не захотите вернуться с ней ко мне.
– Странно, вы выглядите честным человеком, – сказала я, – а Кострюк, когда у него была милиция, обвинял вас во всех смертных грехах, что вы торгуете подделками, обманываете всех направо и налево и снайпера к нему подослали.
Слушая меня, Литвин багровел, а когда услышал о снайпере, вся кровь внезапно отлила у него от лица.
– Какой снайпер? Что, в него стреляли? – хрипло спросил коллекционер, не веря моим словам. – И он обвиняет в покушении меня?
– Да, вас. Он при мне так и сказал следователю, – ответила я бодро.
– А что следователь? – испуганно спросил Литвин. – Он что-нибудь говорил обо мне?
– Ну, сказал, что нужно вас взять в разработку, – соврала я. – Дальше не знаю, меня выпроводили за дверь.
– Вот так честного человека обвинят черт знает в чем, упрячут в тюрьму, втопчут имя в грязь, – упавшим голосом проговорил Литвин, глядя в пространство.
– Да не расстраивайтесь. Вон людей, которым ошибочно приписали преступления Чикатило, а потом расстреляли, – их же потом все равно оправдали. Хоть и через десять лет, – ободрила я его. – Уверяю, в вашем случае будет так же!
– Мама этого не переживет, – тихо пробормотал Литвин, закрыв лицо руками. – Если ей скажут, что меня подозревают в покушении, у нее не выдержит сердце.
– Успокойтесь… – начала я и отшатнулась от директора школы искусств, так как последний выпрыгнул из-за стола, как чертик из табакерки, и с диким воем стал носиться по кабинету, круша мебель. Единственное, что я поняла из его истиричных выкриков, – то, что Кострюк, мягко говоря, не очень хороший человек. Схватив от греха подальше икону, я трусливо бежала из кабинета директора-психопата. Подумать только, а сначала казался таким приятным человеком. Мысленно я поставила его на второе место в списке подозреваемых.
Дмитрий Иванович сидел себе дома и знать ничего не знал о страстях, бушевавших вокруг его имени и вещи, которую он мне дал. Выслушав мой рассказ, старик глубокомысленно произнес:
– Не сомневался, что коллеги-антиквары все как один испытывают ко мне искренние дружеские чувства.
