– Восемьсот! Слышите, восемьсот!
– Поговорим завтра, – в ответ закричала я.
Оставленный в квартире рядом с телефоном передатчик исправно транслировал сигнал на приемник в моей сумочке и на «горошину» в ухе. Если преступник, которого я ищу, это Салов, то после моего ухода он обязательно предпримет какие-нибудь шаги. Я села напротив подъезда на лавочку у плакучих ив так, чтобы объект меня не заметил, и стала слушать. Однако ничего интересного не происходило. Было слышно, как Салов ходил по квартире и материл Кострюка. Позднее он начал что-то читать. Слышался шелест страниц. Шаркающие шаги, громыхание посуды, вновь шаркающие шаги. Я даже начала засыпать. Вряд ли этот старый пень был причастен к покушению. Интуиция подсказывала мне двигаться дальше. Если Антон согласился оплатить расходы, то можно организовать за Саловым слежку.
Решив оставить передатчик в квартире Салова на некоторое время, я вернулась домой к антиквару.
Дмитрий Иванович как раз демонстрировал высокому полному мужчине в стального цвета костюме персидский ковер, висевший на стене. Мужчина подозрительно посмотрел на меня мутно-голубыми глазами и отвернулся, сосредоточившись на будущей покупке.
– Хорошая нить основы, эластичный плотный ворс, – расхваливал Дмитрий Иванович свой ковер, – не поврежден, лишь навязана новая бахрома. Покупатель внимательно рассматривал ковер, мял его, тер лицевую сторону, заглядывал на изнанку. – Ковер хранился у меня на складе, с соблюдением всех норм обслуживания, – уверял Дмитрий Иванович. – Вы же видите, он не подновлялся, не выгорел.
– Цена меня устраивает, товар тоже, но мне нужны еще пара похожих ковров – один в спальню, другой в кабинет.
– Я подберу для вас что-нибудь, – пообещал Дмитрий Иванович. – У меня есть несколько ковров, но их надо проверить, как они перенесли хранение.
– Тогда я кликну своих парней, пусть свернут и отнесут в машину, – предложил клиент.
– Конечно, – кивнул антиквар. – Только скажите вашей прислуге, чтобы ни в коем случае не выбивали его. Раз в неделю пылесос или мягкой щеткой – и порядок. И слишком тяжелую мебель постарайтесь на него не ставить.
– Можете не переживать о ковре, так как он уже мой, – оскалился клиент.
Я пошла на кухню, а Дмитрий Иванович остался следить за ребятами, явившимися за ковром.
– Печенmе будете? – предложила Валерия Евгеньевна.
– Это что, с рыбками и звездочками? – усмехнулась я, заваривая себе кофе в бокале. – Давайте попробую.
Валерия Евгеньевна поставила передо мной блюдо с печеньем. Я взяла одно, откусила кусочек и, разжевав, еле заставила себя проглотить, тщетно стараясь, чтобы на лице не проступило отвращение. Тесто у печенья оказалось чересчур соленое, отдавало маринадами и еще непонятно чем.
– Нравится? – спросила женщина, улыбаясь. – Вместо сыворотки я положила туда старый рассол от помидоров, не выкидывать же.
– Просто великолепно! – воскликнула я, запив противное печенье кофе.
За покупателем ковра хлопнула входная дверь.
– Чаевничаете? – воскликнул счастливый Дмитрий Иванович, вваливаясь на кухню. – Что тут у вас? – Заметив печенье, он мгновенно изменился в лице. – Ты что ж, делаешь, дура! – заорал антиквар не своим голосом на домработницу. Я поспешила выскользнуть из кухни, чтобы буря случайно не задела меня. – Ты жжешь антиквариат девятнадцатого века в духовке! – вопил с надрывом Дмитрий Иванович.
– Да не трогала я его! – кричала в ответ Валерия Евгеньевна со слезами в голосе. – На черта он мне нужен, твой антиквариат.
– А что это за рыбки такие? – разорался старик. – Ты их сама, что ли, вылепила, да? Вручную вылепила? Отвечай, дура волосатая!
Не выдержав оскорблений, Валерия Евгеньевна в слезах убежала к себе в комнату и закрылась там. Антиквар поспешил за домработницей и с криком стал ломиться в закрытую дверь:
– Ты мне за каждую форму заплатишь из своей зарплаты!
Поостыв, Дмитрий Иванович направился в рабочий кабинет. Я переоделась и явилась к антиквару.
– Мне только что позвонил Илюмжинов, велел сейчас приехать, – сообщила я Дмитрию Ивановичу.
– Езжайте, но будьте с ним поосторожнее, – велел он, отрываясь от полирования деревянного щита, покрытого тонким слоем застывшей белой массы. – Я закрою за вами дверь.
Илюмжинов проживал в четырнадцатиэтажной новостройке на седьмом этаже. Дверь открыл сразу, не суетился, не паниковал. Уверенность чувствовалась во всем его облике. Высокий, смуглый, подтянутый, с черными смеющимися глазами. На вид лет сорок, не больше. Одет он был в расшитый шелковый халат, на ногах – какие-то восточные тапочки с загнутыми кверху носами. На шее – толстая золотая цепь с выгравированными на ней нечитаемыми знаками.
Вежливо поздоровавшись, он предложил мне войти. Когда Илюмжинов закрывал дверь, на его указательном пальце блеснул крупный рубин в массивном перстне.
Мы прошли в большую, со вкусом обставленную гостинную. Илюмжинов усадил меня на диван, открыл бар и предложил что-нибудь выпить, но я отказалась, сославшись на абсолютное неприятие спиртосодержащих жидкостей. Тогда он налил мне минералки, а себе плеснул текилы.
– А где же все антикварные вещи? Я думала? у вас тут все завалено, – удивилась я.
– Нет, знаете, у меня есть отдельное помещение, – с полуулыбкой сказал Илюмжинов. – Здесь, в квартире, я держу только те вещи, которые используются в обиходе или украшают интерьер. Ничего более.
– До вас я была у Кострюка, потом у Салова. У них все завалено разной рухлядью, ступить негде, – пожаловалась я и добавила. – Уж думала, у всех антикваров так.
– Нет, как видите, – пожал плечами Илюмжинов, не спеша потягивая текилу. – Вы, значит, от Кострюка ко мне звонили? То-то, думаю, высветился знакомый телефончик. И как он поживает? Жив, здоров?
– На здоровье не жалуется, – ответила я, а затем, понизив голос, проговорила: – Представляете, на него недавно было покушение. Снайпер стрелял прямо через окно. Пуля попала в голову.
– Плохой, значит, снайпер, – вставил замечание Илюмжинов с малозаинтересованным видом. – Может просто хотели попугать?
– Не в обиду будет сказано, но Кострюк в организации покушения обвиняет вас. Он при мне следователю так и сказал, – заявила я Илюмжинову.
Илюмжинова нисколько не смутили мои слова.
– У него что, есть какие-то доказательства? – спросил он холодно.
– Я не знаю, – призналась я. – После этого мы с Кострюком распрощались.
– Ладно, что вы там принесли? Давайте, поразите меня, – улыбнулся Илюмжинов.
Я дала ему икону. Он бегло осмотрел ее и положил на стол со словами «занятная вещица».
– Вы, наверно, происходите из знатного грузинского рода, коли у вашей бабушки имеются такие штуки? – спросил он, не спуская с меня глаз.
– Если честно, то я даже не знаю, не интересовалась, – соврала я, пряча ободранные руки. Мой отец русский. Ездил в Тбилиси в командировку и привез оттуда мою мать. Иконы мне прислали по почте в посылке уже после смерти бабушки ее родственники. Они выполняли последнюю волю умершей.
– Как фамилия вашей мамы до замужества? – спросил Илюмжинов, мягко улыбаясь.
– Нона Гегешидзе, – сымпровизировала я, как могла.
– Я вроде слышал эту фамилию, – задумчиво произнес Илюмжинов. – Скажите, а почему Кострюк не купил вашу икону?
– Он не не купил, – возразила я. – Он предложил мне пятьсот долларов, а я сказала, что подумаю до завтра над его предложением. Салов вообще предложил восемьсот, но после какой-то экспертизы, я потребовала с него расписку, а он раскричался и выгнал меня.
– Хитрый жук, – рассмеялся Илюмжинов. – А Кострюк тоже хорош, нечего сказать.
Я неуверенно улыбнулась, не зная, что тут добавить.
– Извините меня. Я должен был позвонить и совсем позабыл, – хлопнул себя по лбу Илюмжинов. – Оставлю вас на минутку. – Взяв со столика телефон, он ушел на кухню. Я на цыпочках прокралась за ним и
