основания свечи в виде тарелочки.
– У меня все ценное! И это не чертик, а сатир. Подсвечник, стиль барокко. Австрия, вторая половина восемнадцатого века, – взвился Дмитрий Иванович. Антиквара понесло, и он начал выкрикивать даты и названия. – В зале у стены не просто пыльный ящик, а позднеготический сундук, Тироль, примерно тысяча пятисотый год. А вот это, – он указал рукой на покосившийся комод без одной ножки, которая откололась и была заменена сучковатым поленом, – это комод, стиль «Буль», Франция, конец восемнадцатого века, черное дерево.
– Но он же сломан, – возразила я. – Его разве можно продать без ножки?
– Я не собираюсь продавать его без ножки. Ножку уже делают. Немного усердия – и комод будет как новый, – отчитал меня Дмитрий Иванович за невежество. – Вы видите в моих вещах лишь хлам и не можете себе представить их после реставрации. Вам нравится стул, на котором вы сидите? Ренессанс, Ломбардия, шестнадцатый век, красное дерево. Он был в ужасном состоянии, когда я его нашел. А теперь посмотрите! Что за чудо!
– Мне кажется, он слишком массивный, с места не сдвинешь, – буркнула я специально, чтобы досадить старику. Дмитрий Иванович только презрительно фыркнул. Я для него была невеждой, человеком, не разбиравшимся в элементарных вещах.
– А персидский ковер вам понравился, что на стене в гостинной?
– Это который мне мешает в комнату заходить? – переспросила я.
– Да, да, именно он. Биджер, середины девятнадцатого века.
– Ну я бы не отказалась иметь такой в гостинной, – призналась я. – Яркий, красивый рисунок, цвета там всякие, завитушки, листья.
– Вот видите, даже вам не чуждо прекрасное, – обрадовался старик. – Вы заметили, сколько там оттенков, цвета от темно-синего до светло-голубого, от бледно-розового до кирпично-красного, пять оттенков зеленого, коричневой, белый, желтый.
– Так вы дадите мне подсвечник вместо иконы? – строго спросила я.
– Нет, не дам, – отрезал Дмитрий Иванович, сурово разглядывая меня поверх очков. – Как вы не поймете, перегородчатая эмаль – вещь уникальная, легко узнаваемая и практически не подделывается. А подсвечник, при определенной сноровке и знаниях легко подделать.
– Хорошо, убедил, – сдалась я, – давайте свою бумажку.
Под его диктовку я быстро написала расписку о получении иконы, поставила внизу подпись и дату.
– Отличненько, хе-хе, – мерзко захихикал антиквар, пряча расписку в выдвижной ящик секретера.
Я тоже улыбнулась, думая, какой будет сюрприз антиквару, когда он узнает, что у меня за душой ни гроша. Взыскивать компенсацию будет не с чего. Большие гонорары за работу я не копила, а тратила на развлечения, отдых. Я жила в квартире тети, но единоличной хозяйкой являлась она. Я же по новому Жилищному кодексу могла быть выписана ею из квартиры в любой момент, как только возникнет угроза претензий ко мне со стороны кредиторов в лице, например, Дмитрия Ивановича.
– Когда встретитесь с ними, то скажете, что родом из Грузии и икону вам оставила бабушка, – напутствовал меня антиквар. – Через знакомых вы вышли на меня. Я вам предложил за икону пятьсот долларов, но вы решили подумать. Неделю назад вы сходили в краеведческий музей и поговорили с искусствоведом Тамарой Иосифовной Бромель. Она вам посоветовала обратиться к ним, написала адрес и телефон. Ясно?
– Ясно, – ответила я с сомнением. – А что, если они позвонят этой Тамаре Иосифовне и спросят, была ли я у нее или нет и давала ли она мне их адреса?
– Не спросят, – уверенно заявил антиквар, осторожно касаясь пинцетом кусочков фланели на иконе. – По-моему, лак разбух, – пробормотал он, приглядываясь, стал отдирать осторожно кусочки материи и складывать их на тарелку.
– Почему не спросят? – не унималась я. Всякие туманные намеки меня не устраивали.
– Потому, что позавчера Бромель скоропостижно скончалась от сердечного приступа, – ответил Дмитрий Иванович, помешивая в стакане ложечкой вязкую жидкость, напоминающую подсолнечное масло.
– Вот как, – протянула я, вынимая из портсигара сигарету, – это очень удобно для нас, не так ли?
– Курить здесь не надо, – предостерег меня антиквар, указывая на бутыль со спиртом. – Видите, у меня повсюду расставлены горючие материалы, в воздухе пары. Идите на кухню.
– Хорошо, – кивнула я, поднимаясь, – можно последний вопрос?
Дмитрий Иванович кивнул, а я, указав на странный ржавый шестигранный стержень, полый внутри, с отверстием на одной из граней и каким-то крючком у противоположного конца, спросила:
– Вот это тоже ценная вещь?
– Это вообще бесценная, – воскликнул Дмитрий Иванович, сияя глазами. – Кованая железная ручная кулеврина, с приспособлением для насадки, начало пятнадцатого века. Бывает, попадаются развороченные взрывом при сражении, но они не менее ценные, чем неповрежденные. Посмотрите, на ней отчетливо видны следы ковки.
– Я так и думала, – пробормотала я, бросившись к двери. Лекции антиквара начинали сводить меня с ума.
На кухне нестерпимо воняло чесноком и рыбой. Валерия Евгеньевна кипятила какую-то сероватую жидкость в маленькой кастрюльке.
– Что это, суп? – спросила я, заглядывая домработнице через плечо. Она, как всегда, истошно вскрикнула, а затем стала обвинять меня в доведении ее до инфаркта. В кастрюльке оказался клей, который был просто необходим антиквару. Я побыстрее закурила, чтобы табаком заглушить зловоние, исходящее из весело булькающей кастрюльки. В холодильнике я нашла купленные накануне в супермаркете свиные сосиски и, раздобыв кастрюлю, поставила их варить. Сама села рядом на табурет у окна, облокотилась на стол и, размышляя о предстоящем завтрашнем деле, стала пускать к потолку колечки дыма. Часть стола передо мной была засыпана мукой. На муке лежало несколько кусков густого жирного теста и формочки для печенья из белого металла в виде рыбок, колечек, ягод. Была даже одна звезда и рак.
– Нравится? – спросила Валерия Евгеньевна, кивая на формочки.
– Да. Где это вы такие купили? – спросила я, не потому что действительно интересовалась, а чтобы поддержать разговор.
Валерия Евгеньевна воровато оглянулась на коридор и прошептала:
– Я их у Дмитрия Ивановича слямзила. Если узнает, то оторвет мне голову. – Имитируя манеру антиквара говорить, она прокаркала: – Богемия, восемнадцатый век, – и захихикала по-детски.
– Ох и попадет вам, – вздохнула я, делая большие глаза.
– Я быстро спрячу, если он войдет, – прошептала домработница.
– Ну-ну, – подбодрила я, – дерзайте.
Помешав в последний раз гадкое варево, Валерия Евгеньевна посмотрела на настенные часы с кукушкой и пробормотала:
– Угу, готово, – и, сняв с плиты, понесла клей заказчику.
Я слила воду из кастрюли с сосисками, отрезала себе кусок хлеба, неторопливо заварила чай с одноразовым пакетиком, а когда домработница вернулась, составила все это на поднос и отнесла к себе в комнату, чтобы не ужинать в зловонной атмосфере. Не знаю, казалось мне или это было на самом деле, но сосиски отдавали клеем. Я ела их совсем без удовольствия, лишь бы насытиться. Когда я допивала чай, в квартире погас свет. Поначалу я решила, что это у меня в комнате в люстре перегорела лампочка. Однако, подсветив себе зажигалкой, я убедилась, что это не так. Спираль лампочки была целой и даже нерастянутой.
Из-за двери послышался садистски довольный голос Дмитрия Ивановича:
– Не старайтесь включить свет. Это я его отключил с щитка в коридоре. Мы в девять часов всегда ложимся спать, и я не хочу, чтоб из-под вашей двери пробивался свет.
– Это уже ни в какие ворота не лезет! – закричала я возмущенно. – Я не младенец, чтобы в девять укладываться.
– Разговор окончен, – донеслось из-за двери, – как я сказал, так и будет. Не нравится – убирайтесь!
– Все, конечно, хорошо, вот только, боюсь, в потемках поколю всю вашу посуду да мебель переломаю, –
