Валерий вмиг понял, что человек этот далек от спорта, от всяческих единоборств тем более, но при этом наделен страшной, почти неимоверной силой — такой уж природный дар. И характером крут: на лице, густо заросшем черной бородой, с маленькими глазами, широким носом и тяжелой челюстью трудно было прочесть какие-либо тонкие душевные движения, зато воля и властность были прямо-таки высечены, как на граните.
Человек подошел к бойцам, посмотрел на Подольского, затем на Штепу, вернулся взглядом к капитану.
— Ну что, знакомиться будем? — спросил он глуховатым баритоном.
— Надо бы, — усмехнулся Валерий.
Мужик протянул руку, похожую на модель экскаваторного ковша:
— Силантьев. Трофим Иванович. Бывший бригадир путейской бригады. Теперь, — он кивнул массивной головой назад и вправо, — тут вроде президента что ли.
— Подольский. Валерий Яковлевич. Бывший капитан спецназа ГРУ. Бывший заключенный. Теперь практически никто.
— Ну, вот и познакомились, — сказал Трофим.
Люди, владевшие ситуацией на материке, допускали, что, кроме известных им островов жизни в Зоне — Бастиона, складов МЧС и ментовской колонии, могут существовать и какие-то иные очажки, помельче. Но их заранее списывали в безвозвратные потери — с долей вынужденного цинизма, а по- другому никак. По всем разумным подсчетам, такие группы больше недели продержаться не могли. О том, что чудеса на свете бывают, взрослые умные дяди на Большой земле знали, конечно, однако знали и то, что чудеса прогнозам и расчетам не подлежат. Случится такое — и слава богу! Но, скорее всего, не случится. Поэтому дяди в свои построения эти маловероятные чудеса не включали. А уж после падения всех центров сопротивления и эвакуации уцелевших из Башен — и подавно. О блуждающей группе капитана Подольского материк, разумеется, узнал сразу же, не успела еще колонна выйти из Зоны… но и к этому отнесся с разумным скепсисом, вернее, без больших надежд: что будет, то и сбудется — в точности по майору Ракитину, хотя и не зная об этой его присказке.
И, рассуждая так, «большие люди» совершенно упустили из виду одну крупную группу, заключившую себя в комплекс станционных зданий, затихшую там и никуда не высовывавшуюся…
Железная дорога в нашей стране всегда была своего рода «государством в государстве», а ее сотрудники — очень обособленной и специфической кастой. Когда случился взрыв и в городе была объявлена чрезвычайная ситуация, городской транспортный узел, естественно, трудился с полной нагрузкой: он не знал дней, ночей, выходных… Железнодорожники — народ дисциплинированный, поэтому паники и растерянности не было, хотя тревога, конечно, присутствовала. Вся дежурная смена осталась на рабочих местах, пассажирские поезда благополучно успели отправить, кое-кто даже из свободных смен успел прибежать — традиционно железнодорожники селились близ вокзала… А когда стало известно, что город полностью блокируют и отсекают от внешнего мира, на вокзале сумели оценить масштаб и опасность происходящего. По-быстрому собрали всех, кого только смогли, из домочадцев — женщин, детей, стариков… и перевезли, перевели, а кое-кого и перенесли в здание вокзала. После этого, как новгородцы на вече, собрались в зале ожидания.
В общей сложности здоровых юношей и мужчин — от девятнадцати до пятидесяти лет, — способных держать оружие, оказалось сорок три человека. Среди них и просто работяги, и машинисты, и довольно высокие чины местного отделения РЖД… Были и сотрудники транспортной милиции, и несколько студентов железнодорожного техникума, проходивших практику. В обсуждении участвовали все: такой демократии ни в Новгороде, ни в Запорожской Сечи, ни в самих Афинах не было. Бурное обсуждение свелось к двум основным тезисам:
а) необходимо закрыться, забаррикадироваться, замкнуться наглухо;
б) нужен твердый лидер, который бы обладал нерушимым авторитетом и умением руководить людьми.
Собственно, второе влекло за собой первое, и потому долгих споров-разговоров разводить не стали. Кандидатура была одна: начальник дежурной смены станции, властный, успешно поднимавшийся по карьерной лестнице мужик лет тридцати с небольшим. По нынешним меркам возраст, правда, почти мальчишеский, но этот парень сумел рано повзрослеть — и вокзальное «вече» единогласно избрало его своим вождем.
Он рьяно взялся за дело. Не теряя ни минуты, начал инвентаризацию: сколько нужных и не очень нужных им вещей, продуктов и прочих товаров народного потребления на станции и в застрявших на путях эшелонах? Выяснилось, что провизии, горючего и техники с избытком. Тогда «президент», как его сразу же успели окрестить, распорядился заправить бульдозеры, экскаваторы — и срыть склон ближнего холма, сделав отвесную стену, гигантский контрэскарп, говоря языком военных инженеров. Это было разумно.
Большинство мужиков здесь были крепкие, двужильные, мыслившие просто и рационально. Идею начальника они поняли враз — и работа закипела.
Пара дней сумасшедшего труда, который никаким стахановцам и не снился, — и «великая стена» была готова (ночью работать избегали, дабы не привлечь внимания шумом и светом фонарей). Это сильно улучшало положение осажденных, но все их проблемы не решало. Президент, казалось, совсем не спавший в эти сутки, совместно с милицейским лейтенантом, старшим наряда, дежурившим в ту роковую ночь на станции, разработали схему и график караульной службы, особое внимание уделив цехам ремзавода и депо, а также открытому пространству с северо-запада, со стороны Низовки. Теперь никакая сволочь не должна была проникнуть на территорию незамеченной!
Так жизнь помаленьку налаживалась. Что творится в городе, вокзальные не знали, хотя слышали шумы, взрывы, перестрелку и догадывались: ничего хорошего. Но все осознавали текущую задачу и сидели тихо, не рыпаясь.
Впрочем, оказалось, что сознавали не все.
Президент был сильным руководителем, но, видно, не очень хорошим психологом. Вернее, просто не считал нужным копаться в душах подчиненных. И так дел полно! А с кадрами работать я умею — так рассуждал он. И вправду, кадры подбирать он умел.
Есть люди, один взгляд которых заставляет быть с ними вежливыми и смиренными. Не спорить, упаси бог, не перечить тем более. А если оказался у них в подчиненных, как-то сразу чертовски хочется работать.
Именно таким человеком уродился бригадир путейцев Трофим Силантьев. Бригада у него была передовая, и заработки в ней были выше, чем в любой другой. Работяги туда рвались, и, конечно, Силантьев отбирал себе самых надежных, самых ломовых… Собственно, одной этой бригадой начальство латало все дыры, какие только возникали по ходу событий. Несколько раз Трофима выдвигали на повышение, но он неизменно отказывался, так как заметно потерял бы в деньгах.
Теперь, в этой пограничной ситуации, судьба сама вынесла бригадира вверх. Президент сделал его своим первым замом, и те, кто по прежней жизни был выше чином, с этим смирились… По-настоящему босс доверял только своему вице-президенту. Они быстро перешли на «ты».
И вот в очередной раз шеф пригласил зама к себе в кабинет.
— Слушай, Иваныч, — заявил он прямо, — есть у меня подозрение, что кто-то у нас крысятничает.
— Запросто, — не удивился Трофим. — А какие подозрения?
Босс сказал, что за последние два дня резко вырос расход продуктов — это он отслеживал тщательно, и установить убыток не составило труда.
— На кого грешишь? — спросил Силантьев.
Начальник хмыкнул.
— Не знаю, — признался он.
— А у тебя это… агентура своя есть? Стукачи, по-русски сказать?
Президент поморщился так, будто бы его носа коснулось какое-то особо гадкое зловоние.
— Нет! — отрубил он. — Таким говном не пользуюсь.
