оды и чувствительные философские стихи. Однажды он решился и написал нечто похожее на запомнившийся ему перевод Дмитриева из Гете. Он несколько раз переделал стихотворение, а потом разорвал его в клочки.
«Нет, не так надобно, — думал он. — А как?» И в ушах его возникал теноровый голос Баккаревича: «Стихотворный язык есть музыка. Иногда одна нота, нестройно, неправильно взятая, портит всю симфонию. Что ж, если много сделать таких неправильностей?.. Молодые стихотворцы! Заметьте это и старайтесь, чтобы слог ваш был чист, текущ, ровен и всегда сообразен предлагаемой материи; весьте всякую мысль, всякое слово; не гоняйтесь за странностями и строго наблюдайте, чтобы рифма покорялась рассудку, как своему царю».
По ночам, когда все спали, когда на кровати у дверей тихо посапывал немец-надзиратель Иван Иванович Леман, Жуковский смотрел во тьму под потолком и думал обо всем, что нахлынуло на него в пансионе: об энергичном, восторженном Баккаревиче, о новых товарищах, об Антонском… Вдруг вставали в его воображении суровые воины поэм Оссиана,[36] возникали пустынные и дикие скалы северных стран, заносимые снежным прахом; появлялся безутешный и мрачный поэт Юнг[37] на освещенном луной кладбище… Вася думал о Руссо, Сен-Пьере, которые восхваляли уединенную сельскую жизнь, и ему виделись лесные и луговые дали в Мишенском, дикая дубрава у Васьковой горы… Он ворочался с боку на бок и вздыхал. Этот хаос, этот многообразный мир стихов и прозы сладко окутывал его и тревожил. Под утро печи остывали, становилось прохладно. Он натягивал на голову суконное одеяло и засыпал.
Ему страстно захотелось сделаться известным литератором и жить в «шалаше убогом»… И тогда было бы так, мечтал он, как написал Карамзин в стихотворении «Дарования»:
…Александр Тургенев каждый день после шести часов шел домой — квартира его отца находилась на Моховой в здании университета, в двух шагах от пансиона. В эту зиму старший брат Александра Андрей стал студентом университета. У них были еще два брата — Николай и Сергей, восьми и пяти лет. Николаю уже давали уроки студенты, друзья Андрея.
С 1780-х годов Иван Петрович Тургенев был одним из просвещеннейших покровителей молодых русских литераторов. Так, встретив в Симбирске Карамзина, тогда почти не думавшего о своем будущем светского молодого человека, блиставшего в симбирских гостиных, он убедил его вернуться с ним в Москву, ввел его в кружок Новикова и помог начать литературную деятельность.
Ивана Петровича Жуковский увидел в первый же месяц своего учения. Тургенев пришел вместе с Антонским в класс Баккаревича: он был высок и тучен, полное его лицо и голубые небольшие глаза светились добротой. Он прослушал часть лекции и отправился в другой класс. За ним, погрозив пальцем «Парнасу», вышел и Антонский.
По субботам за Жуковским заезжала в пансион Варвара Афанасьевна Юшкова — она ждала его у Антонского. По дороге расспрашивала обо всем, что произошло за неделю. Жуковский рассказывал ей о Баккаревиче, о «танцевальном мастере» Морелли, с которым он не ладил, потому что был несколько неуклюж, об учителе немецкого языка Гейме, который на уроках будил сонливого Александра Тургенева легким ударом деревянной указки по голове, о смешных уроках военного строя, когда ученики шагают и поворачиваются вразнобой и задевают друг друга бутафорскими ружьями, а престарелый, но суетливо- бойкий унтер-офицер командует фальцетом: «Стройсь!.. От но-ги!.. Марш!.. На плечо!.. Лево-право… раз- два… Стреляй!»
В марте приехал в Москву Павел Первый, но торжественного въезда и коронации не было еще дня три. Он жил в Петровском дворце и неофициально разъезжал по городу, появляясь в самых неожиданных местах. Полицмейстер Эртель сбился с ног, наводя в Москве порядок.
Однажды в пансионе во время обеда распахнулись двери столовой, вбежал старший надзиратель и крикнул не своим голосом: «Встать!» Недоумевающие ученики с шумом поднялись. Вошли трое военных в треуголках и походных мундирах. Один из них — небольшого роста, курносый, с холодным и строгим лицом — прошел между столов, близко глядя в лица воспитанников, потом надвинул шляпу на глаза и вышел, сильно стуча ботфортами. Офицеры и надзиратели побежали за ним. Двери закрылись. Это был новый император. Его посещение продлилось всего несколько секунд.
…Пансионеры с нетерпением ожидали конца июня, когда можно было поехать домой. Жуковский готовился к отъезду в Мишенское, куда собирались и Юшковы.
Был май. Погода стояла на редкость теплая, ясная, деревья уже зазеленели.
В один из погожих дней Варвара Афанасьевна повезла Жуковского к Симонову монастырю, возле которого находился тот знаменитый пруд, где утопилась героиня повести Карамзина «Бедная Лиза». Взяли с собой и книгу, изданную в 1796 году. Жуковский раскрыл ее по дороге и перечитал под гравюрой, изображающей монастырь и пруд, уже знакомую подпись: «В нескольких саженях от стен Симонова монастыря, по Кожуховской дороге, есть старинный пруд, окруженный деревами. Пылкое воображение читателей видит утопающую в нем бедную Лизу; и на каждом почти из оных дерев любопытные посетители на разных языках изобразили чувства своего сострадания к несчастной красавице и уважения к сочинителю ее повести».
С тех пор как «Бедная Лиза» была впервые напечатана в «Московском журнале» за 1792 год, Симонов монастырь стал для москвичей излюбленным местом прогулок. Их привлекала сюда героиня литературного произведения и мало кто из гуляющих здесь помнил тогда, что в полуверсте от монастыря — в Старом Симонове, — в церкви Рождества Богородицы, покоятся останки исторических лиц, героев Куликовской битвы Александра Пересвета и Родиона Осляби.
Карамзин в своей повести изобразил пейзаж, открывающийся от монастырских стен: «Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густо-зеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов. На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада… Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и вдали село Коломенское с высоким дворцом своим».
