Добежав до конца последнего вагона, он заметался, ворвался в туалет и заперся там. Я, уже не торопясь, дошла до последнего его убежища и постучала в дверь рукояткой пистолета.
Никто не ответил, но, прислушавшись, я различила какой-то шум, и мне показалось, будто из-под двери потянуло холодком. Я догадалась, что Трофим, зная, что я могу открыть любую дверь, и будучи уверен, что я горю желанием пристрелить его, решил выбраться на крышу вагона. А может быть, и спрыгнуть с поезда, хотя, учитывая довольно приличную скорость и темноту вокруг, это было менее вероятно.
Не выпуская из руки оружия, я отперла дверь и убедилась, что мои предположения подтвердились. Стекло в окне было опущено, и ледяной ветер бился в тесной каморке, точно в аэродинамической трубе.
Я подняла стекло, и ветер исчез. Теперь у Трофима не было пути назад. Я поглядела в настенное зеркало. Увиденное меня разочаровало — женщина в зеркале выглядела по меньшей мере на пять лет старше, у нее было бледное измученное лицо и синяки под глазами. А во что она была одета! Просто удивительно, что бедняжке еще удалось как-то зажечь сердце романтического армянского юноши! Так ужасно выглядеть мне еще не приходилось ни разу в жизни. Вся горечь и досада оскорбленной женственности сосредоточилась в эту минуту на Трофиме — они искали разрядки, а значит, он был обречен.
Я положила пистолет в карман и пошла в свой вагон. Капустин и студентка не спали — они встретили меня настороженными взглядами. Я заперла купе и подошла к окну.
— Анатолий Витальич, — сказала я. — Погасите, пожалуйста, свет и оденьтесь. Сейчас здесь будет очень холодно.
— Что вы опять затеяли?! — завопил Капустин.
Я посмотрела на него, и он сник. Свет был потушен. Я опустила раму. Холодная черная ночь с грохотом ворвалась в купе. Края свисающих простыней затрепетали на ветру.
— Окно до моего возвращения не закрывать, — предупредила я Капустина.
Он молча кивнул.
Встав на столик, я протиснулась наружу и, ухватившись за металлический желобок, тянувшийся вдоль крыши вагона, вылезла из окна. Ветер безжалостно путал мои волосы и развевал полы плаща. Изо всех сил прижимаясь к стальной обшивке вагона и отталкиваясь подошвами от оконной рамы, я до боли стиснула пальцы на ребре желоба, а потом, ежесекундно рискуя полететь в черную бездну за моей спиной, подтянула наверх сразу ставшее непослушным тело. На миг у меня мелькнула мысль, что выбраться на крышу невозможно, и, скорее всего, Трофим с дурацким чемоданчиком уже давно лежит где-нибудь под железнодорожной насыпью, и я всего лишь повторяю его непростительную глупость. Но тут же на память мне пришло мое собственное отражение в туалетном зеркале — и это так подхлестнуло меня, что тело само собой, извиваясь и прилипая к стенке вагона, выметнулось на крышу.
Несколько секунд я лежала вниз лицом, переводя дух. Потом подняла голову и осмотрелась. Снаружи было не так темно, как казалось. Я увидела убегающие вдаль крыши вагонов и темные заросли с обеих сторон железнодорожных путей. Хвост поезда терялся во тьме, и мне не удалось рассмотреть, есть ли там кто-нибудь живой.
Я поднялась и осторожно пошла в конец поезда. Крыши вагонов покачивались и вздрагивали у меня под ногами, точно корабельная палуба.
За спиной пронзительно свистнул локомотив. Поезд чуть замедлил движение, реже сделался перестук колес. На мгновение мне показалось, что мы действительно плывем над неподвижной черной пучиной. Но перепрыгивая с вагона на вагон, я снова увидела внизу мелькающую череду бетонных шпал, обманчиво близких и смертельно опасных.
Когда до конца поезда оставалось пройти последние три вагона — я увидела его. Неподвижная, съежившаяся на ветру фигура чернела на крыше последнего вагона. Я остановилась.
Между тем вокруг что-то неуловимо изменилось — в стуке колес, в запахе ветра, — я оглянулась и поняла, что мы въезжаем на мост. Далеко внизу я увидела туманный отсвет на поверхности воды, а еще дальше, у горизонта, — зарево большого города. По сторонам замелькали стальные балки мостового пролета. Стук колес сделался звонким и резким.
Трофим тоже увидел меня. Он поднялся на ноги и оглянулся — уходить было поздно. И он в отчаянии побежал мне навстречу, еще надеясь застать меня врасплох. Я спокойно ждала его, а когда расстояние между нами сократилось метров до двадцати, подняла пистолет и сделала предупреждающий выстрел.
Трофим взмахнул руками и остановился как вкопанный. Он застыл, неотрывно глядя на меня и сжимая в руке стальной кейс. Нетрудно было догадаться, какие чувства бушуют в его груди, потому что я испытывала те же самые чувства.
Мы выехали на середину моста. Трофим с надеждой взглянул на приближающийся берег — у него еще оставался шанс уйти. Но мне не хотелось, чтобы у него оставался этот шанс. Я прицелилась и выстрелила. Пуля чиркнула по ручке чемоданчика и обожгла Трофиму запястье. Он вскрикнул и инстинктивно разжал руку. Кейс вырвался из его пальцев, скрежетнул по крыше вагона и, весело подпрыгнув, полетел вниз, растворяясь во тьме. Мы не услышали даже плеска.
Трофим очумело посмотрел на свою ладонь, потом в пропасть, которая темнела под мостом, и разразился проклятьями. Он почти обезумел от очередной неудачи и окончательно потерял осторожность. Набычив голову, он бросился на меня, ведомый единственным желанием — растоптать, смести меня с лица земли. Я опять вскинула пистолет — у него действительно был на редкость мягкий спуск — и играючи выпустила всю обойму поверх Трофимовой головы.
Свист пуль отрезвил его. Он запнулся и невольно шатнулся в сторону. Его правая нога соскользнула с крыши. Трофим взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но вагон, будто в насмешку, качнуло, и он сорвался.
Он еще пытался зацепиться за что-то руками — я услышала шлепок ладоней по металлу, — но тщетно. С коротким криком он пролетел мимо вагонных окон и ударился о стальные ребра моста. Крик оборвался, а тело Трофима, перевернувшись в воздухе, понеслось вниз — все быстрее и быстрее, — пока не врезалось в ледяную воду.
Я размахнулась и швырнула пистолет вдогонку его хозяину. Все было кончено. Можно было возвращаться.
Попасть в вагон оказалось сложнее, чем выбраться из него. Впрочем, эту задачу удалось решить за полчаса — с помощью воспрянувшего духом Капустина, который, вообразив, что я возвращаюсь с чемоданчиком, с энтузиазмом скаута свил из казенных простыней вполне приличную веревку и швырнул мне конец. Перекинув веревку через вентиляционную отдушину, я съехала по ней до самого окна. Остальное было просто.
Мы закрыли окно и зажгли свет. У нашей юной соседки от обилия событий голова пошла кругом, и с ней началась истерика. Она рыдала, уткнувшись в подушку, и просила отпустить ее домой. Мне с трудом удалось ее успокоить с помощью воды, корвалола и таблетки седуксена. Через полчаса она забылась тревожным сном, и тогда пришел черед Капустина.
Он уже давно мучительно морщил лоб и посматривал на меня со все возрастающим беспокойством. Я делала вид, что не замечаю этих взглядов.
— Но позвольте, — наконец тихо проговорил он. — А где же мой кейс?!
Я сняла плащ и принялась его внимательно рассматривать. Он был настолько грязен, что нечего было и думать вернуть ему прежний вид. Не лучше выглядели и джинсы.
— И переодеться не во что, — вздохнула я, а потом рассеянно заметила: — Ваш кейс? Думаю, он сейчас где — то на дне Волги. Впрочем, если он достаточно герметичен, вы можете попробовать его достать… — и я невинно посмотрела на Анатолия Витальича.
А смотреть на него было страшновато. Он смертельно побледнел, разинул рот и уставился на меня такими глазами, будто видел что-то необыкновенно мерзкое и отталкивающее. Мне стало обидно. Конечно, выглядела я неважно, но не до такой же степени!
— Что вы смотрите на меня, как Ленин на буржуазию? — грубовато спросила я. — Ваш приятель Трофим был так неловок, что выронил его, когда мы проезжали через мост. Я тут ни при чем.
Капустина прорвало. Он начал вопить и топать ногами. Он обещал мне адские муки и драконовские
