Вместо этого он прижал ее к камню еще плотнее, ухватил пальцами за подбородок, чтобы она не вертела головой, и поцеловал. Ормона досадливо замычала, из последних сил упираясь обеими ладонями ему в плечи, потом ослабела, и губы ее, потеплев, разомкнулись, отвечая на поцелуй. Когда Сетен ощутил во рту ее горячий прыткий язычок, то нарочно прервал ласки и шепнул ей на ухо:
— Пообещай сейчас же, что мы уедем!
Со смехом лизнув мужа в щеку, она плавно раздвинула в воде ноги, поймала его руку и завела туда, вниз, где по сравнению с прохладной водой пальцам стало невероятно горячо, а по телу Сетена прокатилась раскаленная волна, трижды омыла сердце, и каждую жилу, и всю сущность целиком превращая в напряженные до предела электрические нити. Грудь Ормоны под мокрой тканью налилась, не хватало никакой воли удержаться, не коснуться этих алых бутонов. Он гладил ее, словно мягкую податливую глину, готовую подчиниться желанию скульптора, касался каждой впадинки, каждой выпуклости знакомого наизусть, но как прежде, как всегда вожделенного тела, которое он воссоздал бы по памяти даже с закрытыми глазами — хоть в постоянстве мрамора, хоть в изменчивом песке.
— Пообещай, родная! Просто пообещай!
Она уже снова целовала его, избегая ответов и призывно прижимаясь под водою к его паху. Эти движения вынудили его подхватить ее, невесомую, за бедра и слегка приподнять. Терпение Тессетена закончилось — Ормона, как всегда, победила в этой схватке — и, отведя в сторону мешающийся подол ее сорочки, что всплыл на поверхность между ними, он сделал то, чего добивалась жена и к чему он стремился сам, тщетно стараясь сдержаться, пока не заручится ее клятвой.
Она всхлипнула и, наконец почувствовав его в себе, обеими руками вцепилась в каменную расщелину высоко над головой. Мягкими, но упругими и сильными толчками проникая в нее все глубже, Сетен боролся с обычным в такие минуты помрачением рассудка и старался не упустить из памяти того, на чем он остановил их разговор… скорее, правда,
Мокрая сорочка липла к телу жены, и вид ее великолепной груди, то исчезавшей, то проявлявшейся под волдырями влажного шелка, доводил его до безумия скорее, чем если бы она была совершенно обнажена. Сетен продолжал что-то говорить ей, но сам уже почти не осознавая, что, и не зная, сколько все это длится, а она в ответ стонала и вскрикивала, всем своим сильным и гибким телом подаваясь навстречу и извиваясь в конвульсиях близкого экстаза.
— …и там не будет никого лишнего, только мы и наш тринадцатый ученик…
Эту, последнюю, свою фразу Сетен успел ухватить проясняющимся рассудком, когда жена прогнулась дугой, забилась и закричала, ощутив ударившую внутрь нее горячую струю. Состояние, схожее разве что со сладостной смертью, медленно отпускало его тело и разум, оставляя лишь приятное утомление.
— Так что же ты скажешь, моя любимая? — тихо спросил он, заглядывая в ее затуманенные глаза и надеясь хотя бы вот так, полуобманом, взять с нее важное обещание. Хотя, сказать откровенно, было ему сейчас не до такой чепухи — всё казалось каким-то ненужным и мелочным в сравнении с тем миром, где они сейчас находились вдвоем. — Каким будет твой ответ?
Ормона отняла затылок от камня, резко зажала ему рот узкой ладонью, обвила его бедра ногами и хрипловато шепнула:
— Ещё!
Глава двадцать вторая,
в которой нам придется насовсем распрощаться с некоторыми героями скорбной повести о том, как погибал великий Оритан
— Тихо. Стой здесь, — приказал Саткрон одному из младших гвардейцев, а сам бесшумно поднялся по мраморным ступеням крыльца.
Все гости дома Кронрэя давно спали. Ночь была тихой, в небе прорезался лишь тонюсенький серебристый краешек Селенио. Звезды окружали его, словно прощающиеся сородичи, грустно мерцая в черноте небесных покоев.
— Вы — со мной, — продолжал распоряжаться гвардеец, и несколько человек последовали за ним в дом созидателя. — Чтоб ни звука. Кто оплошает, будет наказан.
Все были собранны и безмолвны.
Саткрон уже решил, что Ко-Этл будет его «трофеем». Он сам принесет Ормоне окровавленный белый плащ главы тепманорийцев.
— Тихо! Стоять!
Привычным к темноте взглядом Саткрон вовремя успел различить дремавшего в кресле комнаты- прихожей молодого северянина, военного.
— Хм… — недобро усмехнулся гвардеец, обращаясь к одному из своих спутников. — Часовой… Не доверяли, значит!
Ставя ноги, обутые в мягкие сапоги, так, что не услышишь ни звука, Саткрон приблизился к русоволосому юноше, на всякий случай зажал ему рот ладонью и ткнул тонким, как спица, лезвием точно в сердце. Лишь тихо хрустнули пробитые хрящи и разорванная плоть. Тепманориец даже не успел проснуться. Саткрон, озираясь, извлек лезвие, привалил труп к спинке кресла и показал стражникам разойтись, как то было условлено, по комнатам.
— Дурной из тебя дозорный, — сказал гвардеец убитому парню, протирая свой клинок его плащом, переброшенным через подлокотник.
Крови проступило совсем немного. На белой рубашке северянина темнело только маленькое пятнышко.
Саткрон поднялся на второй этаж, где, как объяснила Ормона, должна быть комната бородатого.
Двери поддались легко, и молодой человек проскользнул в щель между створками, не желая рисковать и открывать шире — вдруг заскрипит?
И тут же что-то хлопнуло, голову обволокла темная ткань, а в солнечное сплетение ткнулся чей-то кулак. Задохнувшись, Саткрон успел подумать: «Конец!», а затем ударился лбом о пол, застеленный мягким ковром.
Лишь вечность спустя он вернулся в этот мир. Открыл глаза и стянул с головы плотную материю. Перед глазами возникли сапоги — в точности такие же, как у него. Саткрон медленно поднял взгляд. Человек, стоявший над ним, сделал шаг назад и присел на корточки. Гвардеец узнал командира, Дрэяна. Тот держал под мышкой какой-то белый комок.
— Это должен был сделать я, — глухо сказал Дрэян.
— Командир, вы что здесь…
— Заткнись. Вставай и помоги убрать трупы.
Саткрон поднялся не без труда. Дыхание все еще не выровнялось, а нутро до сих пор вибрировало от мучительной боли после удара железного кулака Дрэяна.
Всем отрядом они перенесли убитых в поджидавшую их машину, сваливая тела как попало. Все были заняты настолько, что никто не ощутил присутствия постороннего, тенью метнувшегося за кусты жасмина.
— Какая тварь пустила этому кровь так, что я уже весь измазался? — прокряхтел Саткрон, освобождаясь от последнего покойника и оглядывая себя.
Никто не сознался. Машина скрылась во тьме, уезжая с полностью погашенными фарами. Дрэян провожал ее насупленным взглядом, ссутулившись, будто раненый волк.
— Отдали бы вы этот плащ мне, командир… — посоветовал Саткрон, подергав белый плащ, который тот так и продолжал сжимать под мышкой. — Все-таки атме Ормона поручила это мне, а не вам…
— Это должен был сделать я, и я это сделал.
— Вам не кажется, что слишком поздно? — с издевкой спросил подчиненный. — Договор изменился!
