с облегчением убеждаясь, что на этот раз пронесло: это оказалась неглубокая царапина, ее бы только от заразы уберечь.
— Это по-ихнему «бык из железа» значит. То бишь сильный очень воин, — объяснил кто-то из пленников-старожилов. — Сдается мне, вернутся эти сейчас. С подмогой. Уходить надо.
Беглецы наскоро прошлись по стойбищу, раздевая и разувая убитых. Мальчишка неотступно следовал за ними, а Ал с упорством, присущим вожакам, осматривал каждый закоулок, вздрагивая при виде всякого женского трупа. Но сестры и невесты, к своему счастью, среди мертвых он тоже не находил.
Бык, как и мальчишка, плелся за ними, не отставая, хотя надобности ему в людях, а людям — в нем уже не было никакой.
Отделавшись от цепей, но не от кандальных браслетов, брели они до утра вдоль лесной реки, бегом преодолевая открытые пространства — поляны да редколесье. Ведь и помимо бывших хозяев с теми, кто их нынче победил, у каторжан нашлись бы недруги. В этом мире ты чужак и тебя ненавидят уже по той простой причине, что ты из другого племени. Свести в союзе могла только общая беда, лишь в этом случае иноплеменцы объединялись. И создавали новое племя, так же ненавидевшее чужаков и ненавидимое чужаками. Волки были добрее друг к другу в лесных своих владениях, чем говорящие обезьяны!
Когда солнце припекло, многие сбросили лохмотья и с наслаждением вымылись в реке.
— Что делать-то будем? Я о твоих, — подойдя к сосредоточенно растиравшемуся песком Алу, спросил Рарто.
Тот окунулся в воду.
— Не знаю еще. Искать их буду. Пока нам всем надо сил набраться, куда нам таким вот на рожон лезть? — кивнул он на себя, на друга и остальных каторжан, тела которых даже после омовения пугали своей немощью.
— А ты ведь воинскому делу обучен, Ал, — подметил Рарто. — Вон как топором отмахал…
— Я хотел в ополчение попасть, а потом в город выбраться и чтобы в стражи взяли… Да вот не успел.
— А меня брат учил…
Они посмотрели на пацаненка, так от них и не отставшего. Тот сидел на берегу, подальше от воды. Кочевники были нечистоплотным народом: даже в яме каторжан воняло меньше, чем от их знати, не говоря уж о черни. Оттого беглецы и не спешили переодеваться в вещи, снятые с трупов, а сначала усердно стирали их, оттирали песком и отполаскивали в проточной воде. Днем хорошо: жара и солнце, одежда без надобности. А к ночи само все успеет высохнуть.
— Поди сюда, — велел мальчишке Ал, когда все вышли на берег и блаженно развалились в песочке.
Тот пересел поближе, все боясь, не потащат ли его купаться, и недоверчиво разглядывая раскосыми глазами худобу парней-иноверцев.
— Кто-то же из вас знает его язык?
— Знаю, — с ленцой откликнулся один из мужиков, раздиравших пальцами спутанные в колтун бороды и волосы на голове — у юнцов такие бородищи еще не росли.
— Спроси его, не видел ли он в стойбище двух девушек из моего народа? Скажи, они обе еще совсем молоденькие, волосы цветом вот как у него, — он указал на темноволосого Рарто, — а глаза голубые, как небо.
Выслушав мужичка, пацаненок прищелкнул языком и долго что-то тараторил.
— Не видал, говорит, он их в стойбище. От взрослых слышал, что кто-то из твоего племени успел убежать тогда из поселка, скрылся… Может, и родня твоя спаслась…
Ал озабоченно отер лицо:
— Ладно. Спать давайте. Я покараулю, но к полудню подниму кого-нибудь на замену.
Он посмотрел было в сторону мирно пасущегося яка и махнул рукой: коли уж до сих пор не убежал. То и теперь незачем. А так сгодится, может, если везти что-нибудь тяжелое придется… Да и сбежит — невелика потеря.
Беглецы перебрались в тенек, чтобы не сгореть, и тут же, хоть и голодные, провалились в сон.
Воспользовался сном и узкоглазый мальчишка-кочевник, чтобы выйти из погружения и проверить, как дела у остальных учеников…
Паском поглядел на спящих. Всё было почти как там, в подсознании тринадцатого: вода, песок и люди, отправившиеся на прогулку по иным мирам.
Пространство лопнуло, и в узкую брешь из своей локализации прорвался Солондан, топая ногами, словно копытами.
— Му-у-у… то есть тьфу! Ме…ня все это настораживает, кулаптр! — басом проревел он, но постепенно его голос вернулся в прежнюю тональность и тембр. — Почему сны совпали?
— Вы тоже обратили на это внимание?
Но тот первым делом кинулся к дочери и с тревогой оглядел ее. Как хорошо, подумал Паском, что Танрэй Солондану не ученица, иначе тот своей заботливостью не дал бы ей пройти своим собственным путем. Когда ученик — сын или дочь Учителя — это тяжелое испытание для них обоих. И Танрэй, которая сейчас, слегка улыбаясь, спокойно спала на плече у своего попутчика, не повезло. Ей и Алу выпала трудная роль — быть родителями своему ученику по имени Коорэ, но пока ребята справлялись.
— Вот и Эфимелора сейчас там, у меня, точно такая же. Лежит, улыбается… А меня вот забросило к ним, — Солондан кивнул на парней, — и ума не приложу, где девочки. И войти к ним не могу, вот что! Там как будто сейчас своя линия проигрывается, и нас затягивает именно в этот сюжет…
— Поскольку спят, значит живы, — привел разумный аргумент Паском. — Вот и не будем им мешать. Пусть сыграют эту пьесу до конца, Солондан.
— Все бы вам до катарсиса дотянуть, Паском! Хорошо, я возвращаюсь к своим. Но если что…
Паском кивнул:
— Вызову всенепременно.
Солондан исчез.
Он вынырнул, будто тоже из сна, из воспоминаний о золотом времени. Ал все так же стоял подле него, а Тессетен крепко спал, и ногу его сковывал гипсовый кокон.
— Ты был прав, а я ошибся, — сказал кулаптр им обоим одновременно. — В этом мире быть может всё. И даже то, чего быть не может…
Глава двадцать
четвертая о таинственном страже Соуле, о коварстве и целеустремленности
Немой подошел к ней и взял за руку. Они стояли среди людей, видимые лишь друг другу. А в погребальной капсуле, выставленной у озера напротив дома ради тех, кто пришел попрощаться, лежало тело, которое исправно служило ей тридцать с лишним лет.
Седые волосы мертвой были спрятаны под высокой шелковой короной, на веках лежали две большие овальные пластины из серебра с нанесенным на них лазурью изображением распахнутого глаза. Так издревле положено по обряду провожать усопших…
И казалось, будто она синими очами дерзко смотрит в небо, как смотрела туда всегда.
«
«
