«Здесь, в городе, у них есть один Помнящий! Если он что-то заподозрит, нам не жить!»
«Понимаю!» — отозвался Фирэ.
«Уходи назад. У нас все хорошо, мы с тримагестром скоро вернемся — когда эти снобы уже иссякнут в своем чванстве и покажут все свои достижения! Я узнала уже почти все, что хотела узнать. Передай это ему!»
Фирэ уже хотел спросить, что передать, как перед мысленным взором возник алый мотылек. Он влетел ему в грудь, и кровь горячим потоком трижды совершила свой обычный путь в теле, прежде чем все вернулось на круги своя.
— Думаю, это вам, — вынырнув, сказал Фирэ и, не отпуская браслет, переправил мотылька Тессетену.
Тот слегка ахнул от неожиданности и улыбнулся расцветшими васильковыми глазами:
— Вот это послание так послание! Что там у них?
— Все хорошо, — Фирэ вернул меч на стену и присел у ног Учителя. — Она сказала, что скоро вернется, ей осталось узнать что-то еще — и они завершат миссию…
— Отлично!
Сетен уже не выглядел больным и подавленным. В зрачках веселым мотыльком плясала жизнь.
— Тебе нравится этот дом, Фирэ? Оставайся здесь!
— Да, но я не хотел бы стеснять вас и…
— Если ты только из-за этой ерунды, то заткнись и не перебивай. Другие возражения есть?
— Нет, — отозвался Фирэ, смеясь над его словами.
— Тебе надо жить здесь. Это твой дом, во всяком случае, он всегда был твоим домом. Он просторен, и при желании тут можно потерять друг друга. Мне нужно, чтобы ты был рядом. Мне и ей так будет спокойнее.
— Хорошо. Тогда я приберусь тут?
— Феерическая мысль! Тут давно уже надо прибраться! Мы все запустили к зимам и вьюгам с этой моей гадской ногой!
И, подхватив костыли, Тессетен подскочил с кресла.
Споро крутился гончарный круг. Раздумывая о своем, Тессетен смачивал руки в миске с водой и оглаживал мягкие глиняные бока будущего сосуда. Он еще не решил, что это будет — кувшин, ваза… а может, чаша? Здесь, в мастерской, он мог просто исчезнуть для всего мира и направить мысли в нужное русло.
— Кто-нибудь есть в этом доме? — послышался приглушенный женский голос.
Танрэй, хоть и прожила здесь почти год, не знала и не могла знать о хитростях системы вентиляции помещений, что позволяла слышать из подвала все, что происходит наверху.
Он замешкался, еще не уверенный, нужны ли ему сейчас гости, но подумал о Коорэ и, протянув руку, сдвинул заслонку:
— О, сестренка! Что за поздние визиты?
— Поздние? Да сейчас только закат! Ты где, Сетен?
Он вздохнул, скомкал начатую работу:
— Обойди дом, загляни в нишу за дверью кладовой — помнишь, где кладовая?
— Помню. А вы наконец-то навели тут порядок!
— Есть такое. Слушай дальше. Так вот, за дверью кладовой, в стене, есть ниша, в этой нише внимательно присмотрись к полу. Там одна плитка заметно отстает. Убери ее, потяни на себя кольцо — и спускайся!
Со стороны Танрэй возникла пауза. Сетен прикрыл заслонку и фыркнул от смеха.
— Ты в разведке никогда не работал? — переварив услышанное, в конце концов спросила она.
— У каждого человека должно быть убежище. Ты сама найдешь, или тебя встретить?
— Найду, не беспокой ногу!
— Будь там осторожнее — лестница крута.
А ведь правда — еще светло! Он думал, уже совсем ночь… Вот как раз закатный Саэто теперь пробирается лучом точно в маленькое оконце у самого потолка, наполняя мастерскую загадочным золотистым свечением.
Ополоснув руки, Сетен взглянул было на костыли, но сразу же передумал. Не хотелось стоять перед ней, как немощному инвалиду. Терпя боль и хромая, он подошел к лестнице.
Люк наверху открылся, впустив еще один луч.
— Что ты там делаешь? — спросила Танрэй, аккуратно ступая на причудливо изогнутую лестницу.
— Валяю дурака, безусловно.
— Ты невозможен! Тут можно переломать ноги!
— В доме повешенного не говорят о веревке! Не спеши! — он снял с головы почти совсем развязавшуюся и наехавшую на брови холстину, что защищала волосы во время работы.
Придерживаясь за перила и чуть неуклюже, по-утиному переваливаясь из-за мешающего ходьбе уже довольно большого живота, Танрэй встала на предпоследней ступеньке, оглядывая видимую часть его берлоги.
— Ого! А что это всё? — растерялась она.
Сетен протянул ей руку, чтобы помочь спуститься, а потом подал холстину и наклонил голову:
— Послушай, если тебе не трудно, сестренка, подвяжи…
Ее маленькие руки закопошились в волосах, и ему захотелось, млея, потереться о нее затылком и замурлыкать, как эти рыжие тварюшки, которых приволокли из Виэлоро Ормона и Фирэ.
— Я сейчас растаю и растекусь лужей по полу! Управляйся побыстрее, сестренка!
— Ты несносен! Готово!
Он в благодарность поцеловал ее руку и пригласил пройти с основную часть убежища.
— Я ни разу не была здесь…
— Здесь никто не был, кроме меня.
— Святая святых?
— Да нет. Просто никому больше не интересно. Это вроде как черновики непризнанного писателя.
И они вышли в мастерскую. Танрэй замерла и, закрыв рот обеими ладонями, еле слышно простонала:
— О, Природа!
Полные неизъяснимой красы, ее взору предстали скульптуры и статуэтки, которые он, даже не помня этого, ваял в разные годы, чем и спасался в минуты отчаяния, тревоги и уныния, как сейчас, когда сидел и гадал, что там с уехавшими в Тепманору и почему так затягивается миссия.
— Но почему ты прячешь это? Даже не так: как ты смеешь прятать все это?!
— А кому оно нужно, сестренка? Это глина, она едва ли переживет нас с тобой. Это просто мое лекарство.
Танрэй издала возмущенный вскрик, а он, вытянув больную ногу в сторону, сел за круг и качнул педаль здоровой. Заготовка подсохла, ее пришлось смочить. Когда бесформенный комок снова раскрутился, он промокнул пальцы и мягко повел линию, изменяя форму глины. Танрэй, как зачарованная, едва дыша, следила за движениями его рук.
— Безумно красиво! — выдохнула она. — Ты касаешься ее, как… как…
— Я понял, — он усмехнулся, — можешь не продолжать.
— Я не знала, что ты созидатель. И Ал мне ничего не говорил!
— Потому что я запретил ему говорить.
— Почему?
— Потому. Чтобы не выслушивать твои занудные нотации, которые ты читаешь мне сейчас, и я уже жалею, что пустил тебя сюда!
