принято.
Скопцов даже остановился, чтобы отбить у Сергея охоту к комментариям, заткнуть рот, наконец. Тот, возмутившись его бесцеремонностью, неожиданно для себя ответил:
— В Питере, Андрей, не принято хамить. Наказать за это могут прямо на улице.
— Прости, — Скопцов всмотрелся во враз окаменевшее лицо Ивлева. — Я не прав. Погорячился. Если начнем собачиться, завалим все дело к чертовой матери.
— Прощаю, — улыбнулся Бонза. — И на улице больше не разговорюсь, слово даю. Ты здесь за хозяина, давай веди меня, но только в хорошее место. Но смотри, если не понравится, уйду оттуда.
— Идем! — Андрей хлопнул его по плечу. — Есть такое место. И прямо на соседней улице. Подышим летним воздухом.
Друг с другом они познакомились совсем недавно. Чуть больше недели тому назад Ивлев прибыл в Тарасов с рекомендациями от их общих московских и питерских знакомых. Его приезду предшествовали недолгие, но серьезные переговоры, и Скопцов согласился попытаться помочь спасти Джулаева от высшей меры, выговорив при этом немалые поблажки для своего тарасовского бизнеса. Тем, что будет иметь от этого Ивлев, Андрей не интересовался. Не его дело.
Скопцов, предупрежденный заранее, встретил Сергея на перроне вокзала — безошибочно выделил из пестрой толпы высокую прямую фигуру в черном кожаном плаще, застегнутом у талии на одну пуговицу. Небольшая дорожная сумка, висящая на плече, короткая стрижка, жесткие черты лица, руки в карманах. Ивлев стоял у своего вагона, в стороне от суетящихся пассажиров и встречающих, поглядывая на них спокойно и настороженно.
— Сергей Геннадьевич? — назвал его имя подошедший очкарик в куртке неопределенного цвета, похожей на бесформенный мешок со множеством замков и карманов.
— Да, — сказал Бонза, глядя в холодные глаза, смотрящие из-под стекол очков в темной оправе. — Вы Скопцов?
— Он самый, — подтвердил очкарик, — еще вещи есть?
— Зачем?
— Ну, тогда будем на «ты», для простоты и ясности.
— Согласен.
Ивлев первым протянул ладонь для рукопожатия, и знакомство состоялось.
Сошлись они быстро, без пьянки и девочек. Перебросившись несколькими словами, почувствовали расположение друг к другу. Обоим уже за сорок лет непростой жизни, не оставившей к этому сроку иллюзий. Отношение к ней у обоих сформировалось раз и навсегда под влиянием людского равнодушия, хорошо усвоенных тюремных истин и неистребимого стремления к независимости. Даже независимость ими понималась одинаково — как возможность безбоязненно стоять особняком в любом окружении, среде и обществе, с которыми сводит или сведет их судьба. А деньги в жизни имеют лишь вспомогательное значение и ни в коей мере не могут быть самоцелью — и в этом Скопцов с Ивлевым были единодушны. Несомненно, оба были людьми умными.
— А я думал, ты меня в какой-нибудь бар привезешь, — удивился Сергей, переступая порог и оборачиваясь, чтобы закрыть за собой толстую, как подушка, и такую же мягкую с виду дверь.
— Дай нам, Маргарита, поговорить спокойно. Вот, это тебе, — Скопцов сунул денежную бумажку в руку женщины с ярко размалеванным косметикой лицом. — Не пускай сюда больше никого, пока мы не выйдем.
Заасфальтированная узкая дорожка, почти тропинка, начиналась от самой двери, шла между елями и березками со все еще густой листвой на темных ветках и неподалеку сворачивала, терялась в густой высокой траве. Здесь было тепло почти по-летнему, но сухо. Пахло зеленью и даже ощущалось легкое движение воздуха, как дуновение ветерка. И что уж вовсе невероятно, откуда-то издалека допосилось стрекотание кузнечика. Или сверчка? В таких тонкостях Ивлев не разбирался.
— Что, и по газону можно пройтись? — спросил удивленный Бонза.
— Вообще-то для этого надо переобуться, тапочки у билетерши взять. Хочешь?
— Нет. Бабочек ловить все равно не получится — сачок не взяли. Скамейка-то здесь есть? Веди.
Зимний сад был довольно большим сооружением и пользовался популярностью в холодное время года. Но перешагнуть из зимы или осени в лето стоило дорого, и позволить себе или своим детям такое удовольствие мог далеко не каждый. Здесь был даже небольшой фонтанчик с журчащей водой рядом с двумя, стоящими друг против друга, деревянными скамейками. И еще… тихо здесь было настолько, что разговаривать хотелось вполголоса.
— Удивил, спасибо. Твое хозяйство?
— На паях, приятель. В доле я.
— Дело чистое. Хорошо.
— Чистое, — согласился Скопцов. — Здесь я и планировал похоронить Ромину. Надежнее не найти места.
Бонза снял плащ, свернул его пополам и, бросив на скамейку, уселся рядом. И заговорил первым, пока Скопцов устраивался напротив.
— А поторопились мы, Андрей, с этой бабенкой. Ну, с той, что телохранительницей Степанова назвалась.
— Тут и гадать нечего, — согласился Скопцов, посматривая на высокий стеклянный потолок и жмурясь от яркого света густо висящих на нем светильников.
— А, ладно! Нет худа без добра. Зато не возиться теперь с этой грязью, — сказал Бонза, имея в виду Тамару, и Андрей его понял.
— Неясно мне, чем теперь ущемить Степанова, — сказал Андрей, блестя на товарища стеклами очков. — Теперь угроза объявить его убийцей любовницы несостоятельна. Трупа-то нет. Отсутствует, так сказать, вещественное доказательство. А отказаться от причастности к пропаже человека не составит труда даже такому лоху, как Степанов.
— Да… — задумчиво согласился Ивлев. — Это что за деревья?
— Вязы. А там дальше — несколько дубков растет. Получается, что мы сильно осложнили себе жизнь. Дело-то было, можно сказать, уже сделано.
Ивлев достал сигарету, но, посмотрев на траву вокруг, затолкал ее обратно в пачку, не стал закуривать, портить здешний воздух табачным дымом.
— Я вижу только один выход, — вздохнул он, — чистосердечное признание Степанова. Надо вынудить его взять на себя убийство Роминой.
— Ох, как это сложно!
Скопцов, усомнившись в возможности такого выхода, сморщился. Бонза, мышцы лица которого были малоподвижны, содрогнулся от его гримасы.
— Его расколет на непонятках первый же опер на следствии. Нет, Сергей, это не то. Чересчур все шито белыми нитками.
— Чудак! — Бонза даже рассмеялся и подался вперед. — Какое следствие? Самоубийство! И записка. Не могу, мол, жить, препроводив на тот свет мою дорогую Томочку. Простите меня, пса, жена и дети.
Скопцов соображал быстро.
— А если он уедет?
— Что?
— Да, да! Соберет чемодан, домочадцев и дернет из города месяца на два?
— Не на век же! — насмешливо процедил Ивлев. — Если они шлепнут Джулаева, то этого вашего Павла Ивановича можно и через год достать. И через два… Важно, чтобы они это поняли и поверили безоговорочно. И поверят! То, что мы с ними не в бирюльки играем, они уже вполне убедились на примере Томочки.
— Дело, Сергей! — согласился Скопцов, как утвердил план действий. — Пожалуй, это самое простое из всего, что нам остается.
— И действенное. У тебя в машине кусачки-бокорезы есть?
— Что? — не понял Скопцов.
— Бокорезы, — Сергей, изображая ножницы, задвигал пальцами. — Ты вон «волыну» под мышкой
