обмотанного вокруг шеи, на ней были непроницаемо черные узкие очки. И — странноватое, не в ее стиле, платье: какое-то бесформенное и безликое, очень длинное снизу и наглухо закрытое сверху.
Но более всего не походила на Натали… она сама. В лице ее было не намного больше краски, чем в белом шарфе. Она брела как слепая, цепляясь за корни трав, хватаясь руками за стволы. Губы ее шевелились, словно она читала молитву. Когда она прошла в нескольких шагах от моего раскрытого окна, до меня донесся даже едва слышный шепот, но из-за шума листвы слов я, конечно, не разобрала.
Я инстинктивно нырнула за штору, хотя в таком состоянии Натали вряд ли заметила бы даже несущийся на нее поезд. Вот это дела… Во мне проснулись угрызения совести. Как я могла усомниться в ее материнских чувствах! На каком основании? Наверное, ночью, у меня в квартире, бедняжка была еще в состоянии шока.
Я рассеяно вытряхнула на кровать содержимое своей сумки и в оставшиеся до ужина тридцать-сорок минут, все так же рассеяно наводя марафет, продолжала жалеть Натали. Пока наконец — то — уже почти в половине девятого! — ко мне постучал хозяин дома и пригласил к столу. Телефонного звонка от похитителя до сих пор не было.
Внизу, в столовой, все уже были в сборе. Хозяйка, предводительствовавшая за столом, выглядела, конечно, удрученно-взволнованной, как все в этой комнате, но, кажется, уже вполне оправилась от транса, невольным свидетелем которого я стала недавно. Вместо белого шарфа и глухого бесформенного платья на ней теперь был белый сарафан, радикально открытый со всех сторон. Должна признать, что она от этого не проиграла.
Григорий же, словно по контрасту, явился к ужину во всем черном. Нет нужды говорить, что черное ему было страсть как к лицу, но я и виду не подала, что заметила его. Говорил он мало, но я все чаще кожей чувствовала на себе его взгляды — уже не только задумчивые, но и пламенные. Однажды наши руки случайно столкнулись над салатом с крабами (клянусь, я тут совершенно ни при чем!), и меня словно подбросило током высокого напряжения. Держу пари, с Орловым произошло то же самое!
Для меня это было единственным светлым впечатлением от этой скорбной трапезы. Разговор за столом на клеился. Да и какой, черт возьми, может быть разговор, если все думали об одном и том же, но именно об этом все боялись говорить! Проклятый телефон держал людей в страшном напряжении. Олег Николаевич, не поддерживаемый почти никем, рюмка за рюмкой опустошал бутылку французского коньяка. Но не пьянел: наоборот — «гайки» внутри его, кажется, закручивались все туже и туже. Его жена изо всех сил старалась сохранить самообладание и видимость хозяйской заботы. Марья Тарасовна шумно вздыхала, то и дело вытирала платочком глаза и качала головой, отчего ее желтые драконы зловеще колыхались на фиолетовом поле.
Резкий телефонный звонок произвел эффект разорвавшейся бомбы. Кто-то подскочил на месте, кто-то что-то перевернул, сразу несколько голосов громко ахнули. Олег Николаевич схватил трубку:
— Алло!.. Что?.. Да нет здесь никакого Жоржика, вы ошиб… То есть как?! Я же вам сказал…
Стало ясно, что позвонивший положил трубку. Бутковскому не оставалось ничего другого, как сделать то же самое.
— Спросили какого-то Жоржика. Я говорю — нет такого, а он мне: скажи, мол, Жоржику, что мы обтяпали это дельце… Идиотизм какой-то!
В гробовом молчании домочадцев я подала голос первой:
— Звонил мужчина?
— Да. Голос хриплый, этакий блатной. И манера тоже.
— Что он сказал — дословно?
— Сначала: «Папаша, Жоржик там?» Без всяких предисловий. Я ответил, а он: «Передай Жоржику, что мы это дельце обтяпали без него, так что пусть не дрейфит». И положил трубку… Послушай! — Осененный внезапной догадкой, Олег Николаевич посмотрел на своего водителя: — А это, случайно, не ты — Жоржик? Ты не ждешь никакого звонка?
Все глаза в комнате повернулись в сторону Орлова. У того мгновенно напряглись и покрылись красными пятнами скулы, но он спокойно выдержал испытующий взгляд шефа:
— Нет. Я не жду звонка. И я никакой не Жоржик, вам это хорошо известно. А если б даже это было и так, то никто из моих знакомых не стал бы беседовать с вами в такой манере.
— Да, я знаю. Но мало ли что… Я знаю, Гриша. Извини.
Бутковский подошел и опустил руку на плечо Григорию. Будто не заметив дружеского жеста, Орлов встал из-за стола:
— Спасибо за ужин. Выйду покурю.
— Ты же бросил!
— Ну, значит, так пройдусь.
Мне очень хотелось составить ему компанию, но это, пожалуй, было бы уж слишком. Не поймут.
Когда за Григорием закрылась дверь, в столовой повисла еще более напряженная тишина, чем когда-либо.
— Странно! — вдруг многозначительно изрекла посреди этой тишины Марь-Тарасовна. — Все это очень странно…
В чем, в чем, а в этом я была с ней согласна.
— Ах, да оставьте вы, Мария Тарасовна! — взорвался Олег Николаевич. (Ну, на ком же еще сорваться, как не на теще!) — Что там «странно»! Чей-то идиотский розыгрыш, да и только. Глупо получилось с Гришей… «Жоржик»! Черт знает что! Вы-то что обо всем этом думаете, Таня?
— Возможно, вы и правы: идиотский розыгрыш. Возможно, самая обыкновенная шутка наших связистов, что, по-моему, наиболее вероятно. А может быть, и провокация.
— Что-то прохладно стало, — вмешался нервный голос Натали. — Пожалуй, закрою окно.
Она встала и двинулась в окну, ведущему в сад: только оно одно и было распахнуто настежь.
— …Провокация? То есть вы считаете, что этот дурацкий звонок может быть как-то связан с похищением моего сына?
Я не успела ответить. В комнате погас свет, и мы оказались в кромешной тьме. Оказывается, снаружи уже совсем стемнело!
Все, что случилось вслед за этим, уложилось, должно быть, в несколько секунд. Но в темноте нам показалось, что прошла целая вечность…
Сначала я услышала только обычные в таких случаях возгласы (среди которых был и мой собственный). Затем почти одновременно раздались два звука: пронзительно вскрикнула Натали — и что-то довольно увесистое глухо стукнулось о деревянную поверхность. Теща (истошно): «Ах, ах…» Муж (в смятении): «Натуся, что случилось?!» Жена (взволнованно): «Что-то бросили в окно! Камень…» Все (перебивая друг друга): «Где, где? Что такое?!»
По комнате заметались суматошные тени. А снаружи послышался топот бегущего человека, но он, как ни странно, не отдалялся, а приближался к нам. В тот момент, когда тяжелые шаги замерли за дверью на террасу, мы увидели, что это запыхавшийся Орлов:
— Что тут стряслось?!
— Гриша… Таня…
Бутковский, а вместе с ним и все остальные, не отрываясь смотрели на маленький бумажный сверток, лежащий на полу немного в стороне от окна — почти на уровне ножки стола. Он был перевязан ниткой с одной стороны и напоминал конфету-трюфельку.
Мгновенно я поняла все!
— Не трогать без меня! — приказала я «массовке», окружившей сюрприз, и развернулась к Григорию: — Скорее в сад! Он не мог далеко уйти! Я проверю улицу.
Ему не надо было повторять дважды. Мы разбежались со скоростью ветра.
Длинная деревенская улица была совершенно пуста. Я как могла обследовала ее в обоих направлениях. Ночь была ветреная, неспокойная: небо затянулось тучами, и не было видно не то что луны — ни единой звездочки. Ярко освещенные усадьбы проявляли бурные признаки жизни, но нигде я не заметила ничего подозрительного. Мне ничего не оставалось, как вернуться к нашему крылечку и подождать Орлова. Минуты через две он показался на садовой тропинке, вооруженный фонариком, — увы, с тем же результатом. Впрочем, я понимала, что наши шансы в такую ночь были равны нулю даже при наличии
