задумавшись, я спросила:
— Выберите тот снимок, где она больше всего на саму себя похожа.
— Вот здесь она очень хорошо вышла, — Курбанова протянула мне фотографию.
— Катя, вы что, не понимаете, я не на конкурс фотомоделей ее собираюсь посылать, а попытаюсь добиться, чтобы люди по фото вашу мать узнали!
Курбанова виновато опустила голову и вынула из-под прозрачной пленки снимок, очевидно, более достоверный. На меня просто и непосредственно смотрела женщина, уже немолодая, но все еще красивая. Тем не менее за этой непосредственностью чувствовалась какая-то отягченность заботами и тревогами, как будто она, наработавшись, села передохнуть и вот-вот снова возьмется за дело.
Я молча приняла фотографию и убрала ее в свою сумочку.
— До встречи, — бросила я, уходя.
— Ты чего здесь шастаешь, цыганское отродье?! — накинулась на меня тетя Поля, нечаянно наткнувшись в подъезде.
Вернее, это я на нее налетела, поскольку спешила побыстрее убраться подальше из своего двора, чтобы соседи, узнав меня, не вызвали бригаду психиатрической помощи.
Тетя Поля еще долго кричала мне вслед всяческие проклятия, но я не обращала на это внимания, довольная тем, что раз она меня не узнала, значит, образ получился довольно натуральным. На своей машине ехать я не собиралась — не соответствовало сформированному имиджу, поэтому, отойдя от своего дома подальше, стала пытаться остановить такси.
Первые попытки были тщетными: водители даже не тормозили, считая, очевидно, что, прокатившись, я ничего не заплачу. Их предположения имели право быть, поскольку выглядела я на самом деле ужасно. Тем не менее ехать в таком виде в общественном транспорте или, хуже того, идти пешком мне не хотелось, поэтому, вытащив из спрятанного за пазухой кошелька полтинник, я стала им размахивать перед носом проезжающих автомобилей. Желающие подкалымить на этот раз нашлись.
Молодой парень на старой, года семьдесят пятого, «копейке» брезгливо сморщил нос, наблюдая, как я усаживаюсь в машину.
— Вот дрянь! — пробубнил он.
— Я русский понимать! — погрозила я пальцем, давая ему понять, что сказанное мне неприятно.
Он даже стал принюхиваться, желая уловить традиционный бомжовский запах. Я сплюнула в окошко комочек «Орбита» и резко дыхнула ему в лицо. Парень выхватил из моей руки полтинник и нажал на газ.
Через десять минут я жестом показала ему — надо остановиться. До вокзала оставалось пройти полквартала; нельзя было, чтобы кто-то из его обитателей заметил, как я подъехала на машине.
Местом для моих действий я выбрала именно железнодорожный вокзал, потому что летать на самолетах беженцы в основной своей массе просто не имели возможности, бомжей в аэропорту усиленно разгоняли менты. Автобусы же из Тарасова не ходят на дальние расстояния, поэтому туда люди этой категории приходили только «в гости». Между тем я, конечно, все равно собиралась в обоих местах провести свою проверку, но уже путем официальным и несколько позже.
Вокзал кишел людьми: кто-то нервно толкался у билетной кассы, кто-то торопливо спускался в подземку, кто-то сидел и отгонял от себя назойливых мух, обитающих в этом помещении круглый год. Я решила немного побродить, чтобы определить, где лучше пристроиться. Сидящие неподалеку от входа менты подозрительно оглядели меня, но я с уверенным выражением лица гордо прошествовала мимо.
Лучшим местом для наблюдения был зал ожидания. В него пускали либо по предъявлении билетов, либо за три рубля. Я заплатила нужную сумму и прошла в направлении свободного сиденья. Как оказалось, в своих предположениях я не ошиблась: там и тут находились люди, похожие на беженцев, ехавшие неизвестно откуда и неизвестно куда. Было ощущение, что они вообще живут здесь: подстелив какие-то матрасы прямо на пол в промежутке между рядами сидений и огромными окнами, многие из них мирно посапывали, кто-то просто лежал и, оперевшись на руку, посматривал по сторонам. Многочисленные босоногие дети ползали по полу, бегали или хныкали на руках у матерей. Бомжей в этот зал не пускали, впрочем, мне было без разницы, с кем общаться, лишь бы этот человек последние несколько дней провел на вокзале.
Я села и стала смотреть по сторонам. Однако жесткие пластиковые сиденья в скором времени дали мне почувствовать, что больше часа я такого положения не выдержу. Со мной находился огромный узел, в который на всякий случай были положены нормальные вещи и всякий хлам для объема. Я засунула его под спину и более или менее сносно перенесла еще полчаса. С голоду съев пару гамбургеров, я почувствовала, как меня одолевает сладкая дрема. Спать было нельзя, а вот прилечь где-нибудь в произвольно сформированном спальном ряду — даже полезно для дела.
Поскольку на голом полу лежать было малоприятно, да и холодно, пришлось заняться поисками матраса. Я прошла в комнату отдыха, или, как раньше ее называли, комнату матери и ребенка, с намерением что-нибудь там выудить. Две вульгарно накрашенные молодые дамы увлеченно беседовали между собой и на мое появление абсолютно никак не прореагировали. Я покашляла — реакция та же. Я подошла поближе и стала назойливо заглядывать им в лица — они по-прежнему занимались своим делом.
Тогда я достала из кошелька пять долларов и положила перед ними на стол. Они обе резко замолчали и уставились на деньги.
— Матрас на пару часов, — пояснила я, даже не пытаясь изобразить акцент.
Та из них, что была посообразительней, одним движением руки смахнула зеленые в открытый ею ящик стола и кивнула головой в сторону небольшой кладовой, находящейся здесь же.
— Будешь молчать, — сказала я, обнявшись с матрасом, — по его возвращении получишь столько же.
Дамочка радостно и одобрительно закивала мне головой, давая понять, мол, эти условия ей по душе. Теперь у меня было больше шансов вступить в общение с желаемыми объектами. С трудом преодолевая чувство брезгливости, я устроила себе «постельку». От недавно вымытого пола противно несло хлоркой, но я успокаивала себя тем, что работа требует жертв. Да, чего-чего, а спать на вокзале, на полу, мне еще в моей практике не доводилось.
Итак, я была готова к осуществлению задуманного. Положив под голову свой узел, я достала фотографию Сурковой и стала томно взирать на ее образ. Рядом лежащая молодая женщина долго и сочувственно смотрела в мою сторону и наконец спросила:
— Мама?
— Угу, мама, — печально ответила я, хотя этот вопрос и был неожиданным.
— Умер? — осторожно поинтересовалась та.
Я пожала плечами.
— Не знаешь? А где он?
Я с немыслимым акцентом начала рассказывать о том, как мы с псевдомамой потеряли друг друга, добираясь до Тарасова на разных поездах несколько дней назад, и теперь я не имею представления о ее местонахождении.
— Куда ехаль? — спросила меня собеседница.
— Таджикистан. Бабушка.
Женщина взяла у меня фотографию и стала ее рассматривать. Затем она молча встала и вместе со снимком стала подходить к своим соотечественникам. Те в ответ лишь отрицательно качали головой. Любопытные ребятишки подпрыгивали на полу, пытаясь разглядеть, чем же так интересуются взрослые. Моя новоявленная помощница сначала отгоняла их, громко ругаясь частично на своем, частично на русском языке, а затем, поняв, что от них так легко не отвяжешься, все же уступила.
Они с улыбкой до ушей смотрели на неизвестную им тетеньку, о чем-то переговариваясь между собой. Затем самый старший из них, смотря куда-то в сторону, крикнул:
— Умар! Умар!
Вскоре к ним присоединился еще один мальчишка лет семи-восьми и, посмотрев на снимок, стал громко, сбивчиво что-то говорить женщине. Выслушав, она поманила меня рукой.
