еще тратить время на всяких алкоголиков… Однако почтенного священнослужителя мое поведение, видимо, задело. Он забурчал вслед:
— Алко-оголь, враг… ик, здоровью. А бог сказал: воз… вз-злюби врага своего.
— Великолепное оправдание, — усмехнулась я про себя.
Добравшись наконец до нужной двери, нажала на кнопку звонка и стала ждать, пока мне кто-нибудь откроет.
Глазок на двери отсутствовал. Однако из-за закрытой двери я не услышала ожидаемого вопроса: «Кто там?» Видимо, жильцы этой квартиры грабителей не боялись — впрочем, не без оснований, потому что красть в их доме было абсолютно нечего. Дверь открылась…
— Опять ты. Ну, чего надо?..
Передо мной стояла Верунька, та самая девица, которую я отловила и доставила по месту жительства. Ее я узнала сразу. Слегка туповатое выражение лица, разрисованного всеми мыслимыми цветами (девица, видимо, полагала, что имя такой боевой раскраске — макияж), и вызывающе дерзкий прикид — в таком виде предстала передо мной моя недавняя подопечная. Сейчас на ней были короткие шорты с бахромой и сетчатая кофтейка, совершенно не скрывающая ее девичьих выпуклостей третьего размера, которые она не посчитала нужным прикрыть даже символическим топом.
— Да вот, решила заглянуть в гости, — улыбнувшись, ответила я. — А ты разве не рада?
— Ага, нужны нам такие гости! Так че приперлась-то? — не спеша пока пропускать меня в квартиру, вновь поинтересовалась юная разбойница. — Только не говори, что на чай…
— Угадала, я к твоему деду, — не став более тянуть резину, призналась я честно.
— К кому-у? — удивленно протянула Верочка, уставившись на меня вытаращенными глазами. — К нашему деградирующему предку?.. Шутишь. Что тебе от него могло понадобиться? Анализ мочи для больничного листа…
— Нет. Я хочу просто с ним поговорить.
— Ну да, ну да, — закивала головой девица, улыбаясь. — Просто… — Она вновь хихикнула, но на этот раз в квартиру все же пропустила. Проводив меня до кухни, с порога громко крикнула: — Але, старый хрыч, к тебе тут поклонница…
Покосившись на меня хитрым взглядом, Верунька добавила:
— Смотри, не прелюбодействуй тут! Извините, я вас оставляю, — и, довольная, быстро выскользнула в коридор и исчезла.
Я неловко замерла в дверях. У самого окна, покачиваясь туда-сюда, с отсутствующим выражением лица сидел щупленький старичок. Сегодня он выглядел гораздо хуже, чем в прошлый раз. Казалось, даже тлеющий огонек в серых, затуманенных глазах теперь уже потух окончательно. Голова поникла, спина ссутулилась, руки дрожали мелкой дрожью. От одного только взгляда на него щемило сердце.
Помимо него, в кухне был только раненый малец, вновь занятый струганием деревяшки, остальные домочадцы отсутствовали.
— Здравствуйте, — подступая ближе к дремлющему дедку, негромко произнесла я. Старик, казалось, меня даже не услышал. Я повторила приветствие погромче. На этот раз дедок вздрогнул и поднял на меня моментально ставший осознанным взгляд.
— А-а, что?…
— Здравствуйте, говорю, — снова повторила я. — Вы меня помните? Я к вам не так давно приезжала, привозила из города вашу внучку.
— А-а-а-а! — снова запел прежнюю песню дедок.
Мне даже показалось, что он пребывает в каком-то забытьи и сегодня совершенно не способен осознанно отвечать на мои вопросы. Наверное, я вообще зря приехала… Но, с другой стороны, раз приехала, нужно попробовать!
— Я хотела с вами поговорить… об испытаниях, что проводились в пятьдесят четвертом году. Вы, кажется, что-то о них упоминали.
Дедок снова закачался на стуле, о чем-то задумавшись. Возможно, вспоминал былые годы. Я молча ждала его возвращения на грешную землю. Наконец это произошло, и старик заговорил:
— Сейчас это уже… кхе-кхе, никому не интересно. Столько народу полегло, а никому дела нет…
— Мне интересно, расскажите…
Старик поднял на меня свои потухшие глаза и несколько минут внимательно смотрел. Затем опустил голову и негромко забурчал:
— Мы шли на те учения… с радостью, не зная, кхе-кхе, что за этим последует. Масса военной техники… в зоне взрыва… — Старик периодически прерывался, пытаясь бороться с кашлем. — Около пятисот минометов, столько же бронетранспортеров и танков, тягачей и обычных машин. Они… они не пожалели даже самолеты. А сколько было животных, одного только рогатого скота более тысячи голов. Его силком заталкивали в технику и запирали.
— Зачем? — не поняла последнего я.
— Испытать… — многозначительно протянул старик, так толком ничего и не пояснив. — А потом сбросили ее: маленький, кхе-кхе… шарик, натворивший кучу дел. Тогда писали… что его мощность равняется сорока килотоннам, но мы-то, — дедок смачно сплюнул в стоящее неподалеку ведро, а затем снова продолжил: — Те, кто выжил… знаем, что цифра эта во много раз занижена. В ней было не меньше ста. Э-это в восемь раз больше мощности бомбы, которую сбрасывали американцы на Хиросиму… — Голова старика вновь закачалась. — В восемь раз…
— А что случилось потом? — Я осторожно подтолкнула деда к продолжению повествования. Честно говоря, меня его рассказ сильно взволновал.
— Потом… — из сухих, потрескавшихся губ старика вырвался дребезжащий смешок. — Когда эта игрушка жахнула, нас… кхе-кхе… погнали в самый эпицентр. Мы не получили ни единого противогаза, никаких… средств для защиты от радиации. Нас уверяли, что там нет никакой опасности для жизни и здоровья, никакой… — Старик замер с душераздирающей улыбкой на лице и так и сидел молча несколько минут. Когда какой-то шум с улицы отвлек его от воспоминаний, старик, не глядя на меня, продолжил: — Они говорили, что доза… радиации… та же, как и во время рентгена в поликлинике. А потом заставили подписать подписку о неразглашении. Целых двадцать пять лет мы вынуждены были молчать… целых…
Старик резко согнулся пополам и затрясся. Это напоминало начало припадка. Я испуганно сорвалась с места. Схватив со стола какую-то грязную кружку, черпанула ею воды из серого ведра и протянула старику. Бедняга жадно отпил несколько глотков. После этого ему на какое-то время полегчало.
— Спасибо.
— Угу. — Я не знала, что на это ответить, и снова вернулась на свое место.
Дедок с благодарностью — то ли за поданную воду, то ли за то, что я вдруг дала ему возможность выговориться, — посмотрел на меня, попробовал даже улыбнуться, а потом продолжил свой рассказ. Похоже, теперь говорить ему стало несколько легче:
— Я был сержантом инженерно-саперной бригады. Как и многие, я не ушел тогда в бункер, желая увидеть… как взорвется бомба. Мы стояли в окопе, хотя и спиной к эпицентру. Когда бомба взорвалась… небо озарилось бледно-розовой вспышкой, в лицо ударил сильный жар и с головы сорвало фуражку. Я кинулся в укрытие, но подоспела новая волна, и нас сшибло с ног… Когда мы поднялись, местность вокруг было не узнать. Страшная картина… — Дед вновь закашлял. — Там, где раньше раскинулась степь и рос лес… все… все исчезло, испарилось начисто. Птиц и траву спалило заживо, деревья выгорели на корню… оставив после себя только дотлевающие, кхе… головешки и щепки. Вокруг осталась пустыня, которая дымилась страшными кострищами. Это невозможно забыть. Этого лучше никогда не видеть. Все погибло, все животные, люди… В живых остались единицы. Те, кто выжил, — на глазах старика сверкнули слезы, — не имеют никаких льгот, ни дополнительных пенсий, ничего. Мы даже заявить о том, что участвовали в учениях, не можем. Государство использовало нас как подопытных кроликов… Вот он какой был, Советский Союз… Мы все для них игрушки.
— Какой ужас, — только и смогла вымолвить я, тогда как старик продолжил:
— Никто из нас не получает никаких пособий… врачам запрещают ставить диагнозы, в которых есть хоть какой-то намек на тот взрыв и его последствия. Я это знаю по себе. Я видел… как они умирали. Те, кто участвовал в испытаниях. Истаяли от различных опухолей или просто от каких-то необъяснимых, редких
