Ну, да. Суд народный — суд правый. Примерно в таком ключе и станут в последствие действовать 'выездные тройки', если мы, конечно, допустим их появление в этом мире.
— Сколько всего офицеров было убито в эти дни в Гельсингфорсе? — спросил я Бокия.
— Шесть человек, — неохотно ответил он.
— Шесть в Гельсингфорсе, четыре в Кронштадте, два в других местах, — сделал я нехитрый подсчет. — Плохо, конечно, но резней это все-таки назвать нельзя, как ты думаешь?.. — повернулся я к командиру Первого отряда особого назначения.
Ерш смотрел на свои руки и улыбался.
— … А поводом для веселья тем более! — возмущенным тоном закончил я.
НИКОЛАЙ
Глеб, разумеется, был неправ. Улыбался я совершенно по другому поводу, слабо вникая в разговор товарищей. Романтика революционной борьбы, кровь правая и неправая, даже убийство командующего флотом — все ушло на второй план, поблекло в лучезарном сиянии Наташиных глаз…
Мы познакомились в военно-морском госпитале Кронштадта, куда я зашел проведать мичмана Берсенева. Организм у парня оказался крепким, раны, к счастью, не тяжелыми, моряк быстро шел на поправку. Первый раз я навестил мичмана еще 1 марта. Врачи уже не опасались за его жизнь, но были обеспокоены угнетенным его состоянием. Мы проговорили тогда целый час — больше не позволял мой плотный график. Вернее, говорил я, а он больше слушал. На другой день я застал его ковыляющим по коридору. Он явно обрадовался моему приходу, да и выглядел во всех смыслах получше. Рассказал, что его навестили моряки с 'Грома'. Пожелали скорейшего выздоровления и возвращения на корабль. Что-то меня в его словах насторожило, и я спросил моряка прямо: 'Не хочешь возвращаться на 'Гром'? Берсенев не ответил и отвел подозрительно блеснувшие глаза.
В следующий раз я вырвался в госпиталь через день после последнего посещения, и застал Берсенева в обществе очаровательно создания. Она смотрела на меня полными ожидания глазами и, одновременно, держала мичмана за руку. Уж не знаю почему, но мне это не понравилось.
— Знакомься, Наташа! — воскликнул, увидев меня, Берсенев. — Это тот самый товарищ Ежов, который спас мне жизнь.
Девушка вскочила, обняла меня за шею и крепко поцеловала в губы. Сделала она это неумело, тут же смутилась своего порыва, отпрянула, пряча глаза и бормоча благодарности за спасение жизни брата. Брата! — вот что извлек я из ее бессвязного лепета. Остальные слова значения уже не имели.
— А у меня для вас, Вадим, хорошие новости, — с улыбкой произнес я, адресуя слова Берсеневу, а улыбку его сестре. — Завтра я возвращаюсь в Петроград и забираю вас с собой. Врачи не возражают, чтобы вы долечились там. С вашей службой я тоже все уладил. Вот приказ Кронштадтского Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов: откомандировать мичмана Берсенева в распоряжение штаба Красной Гвардии города Петрограда.
Вадим прочел бумагу. Я был рад видеть улыбку на его лице. А что же Наташа? Она, наконец, подняла на меня глаза. В них плескалась благодарность и… — я так хотел, чтобы мне это не почудилось, — в них плескалась любовь…
— Эй, Николай, ты где? — вернул меня к действительности, бесцеремонно ворвавшись в мои грезы, голос Васича.
Я поднял на него глаза.
— Ну, наконец-то ты снова с нами, — с сарказмом произнес начштаба. — Поведай теперь о своих 'подвигах', чтобы товарищ Бокий не чувствовал себя единожды виноватым.
Я посмотрел на Глеба Бокия и что-то не заметил на его лице чувства вины. Зато на нем отчетливо проступало желание послушать о чужих недочетах. Не смею, товарищ, вам в этом отказать!
— В Кронштадт мы прибыли вовремя, — я решил опустить лишние подробности, — быстро взяли город под контроль, но полностью избежать жертв нам не удалось. Два морских офицера погибли, пытаясь организовать сопротивление силами чинов полиции, жандармерии и воспитанников Морского Инженерного училища. Один был убит бандитами на собственной квартире. Еще один — командир 1 Балтийского флотского экипажа Стронский — был растерзан еще до прибытия к месту событий красногвардейцев Кошкина. Живым его у толпы отбить не удалось. Зато были спасены жизни других офицеров, ожидавших там же своей участи.
— Убийц арестовали? — спросил Васич. Он уже знал, как было дело, но старался для Бокия.
— Не сразу. Толпа бы не отдала их без боя. Но Кошкин запомнил тех, кто находился возле тела Стронского. Мы их потом арестовали потихой.
— И вскоре выпустили.
— Не мы, — отклонил я реплику начштаба. — Их освободили по распоряжению Кронштадтского Совета.
— Как так получилось? — удивился Бокий.
— Автоматически. Как исполнивших приговор. Стронский посмертно был приговорен к смертной казни.
— Вы слышали, товарищ Бокий? — язвительно воскликнул Васич. — Какова формулировочка: казнить посмертно! Это ж надо было такое удумать!
— Не я же ее придумал? — Я хоть и понимал шаткость своих позиций, но пытался огрызаться. — Такой приговор вынес революционный трибунал, назначенный Кронштадтским Советом.
— А ты, юрист и комендант крепости, не смог их вразумить!
— Я пытался, но таких разве вразумишь? Они и Вирену вынесли смертный приговор, заочно.
— Вот тут ты молодец, — расщедрился на похвалу Васич, — успел отправить старика к нам на посиделки. Теперь Петроградский Совет ведет переговоры с кронштадтцами об отмене этого приговора.
— Эти два приговора я оспорить не сумел, — под тяжестью неопровержимых доказательств вынужден был признать я. — Но зато сумел предотвратить вынесение подробных вердиктов в адрес других офицеров.
— И каким оригинальным способом! — добавил начштаба. — Продолжай, пожалуйста. А вы, товарищ Бокий, слушайте и учитесь!
Стараясь не обращать внимания на вернувшийся в голос Васича сарказм, я продолжил:
— В тот день по распоряжению Совета был устроен суд над арестованными офицерами. Хотя, правильнее было бы называть их задержанными. Это были те офицеры, кому матросы отказали в доверии. Их судьбу решал революционный трибунал. Как я понял, приговоры был уже вынесены заранее, путем закулисных договоренностей, а трибунал их только озвучивал. Потому и начали с дел простых. Для большинства офицеров ограничились порицанием и вернули их на корабли. Части офицеров было предложено незамедлительно убираться 'к чертовой бабушке'. Это не мои слова — это цитата из приговора. Потом пришел черед серьезных разборок. Около двадцати офицеров разных должностей и званий трибунал явно готовился пустить в расход. Пришлось применить хитрый ход.
— Ты слышал? — фыркнул Васич. — Ход он применил! Чем рыть ходы, надо было прямо сказать: хотите посадить их по замок? — сажайте, но про смертные приговоры забудьте! Ты же был комендант. У тебя под рукой не менее полка было!
И даже поболе. Но положиться я мог только на роту красногвардейцев и два броневика. Остальные мои подчиненные могли мне в этом случае и не подчиниться. Вот такая выходила грустная тавтология. И Васич об этом прекрасно осведомлен, но предпочитает этого не показывать. Ладно. Я коротко вздохнул и продолжил.
— Короче, обратился я к трибуналу с речью. 'Ответьте мне на такой вопрос — спросил я у судей. — Если вы о кнехт ногу зашибете — вы его спилите и выкинете за борт? Нет. Вы оставите его на месте, потому как кнехт веешь на корабле полезная. А разве от офицера на корабле пользы нет?' — 'Ты это брось! — ответило мне сразу несколько голосов. — Кнехт к тебе по разным мелочам цепляться не будет, и в морду кулаком тыкать не станет!' — 'Согласен, — продолжил я гнуть свое. — Но зато человека перевоспитать можно'. - 'Этих не перевоспитаешь, — ответили мне. — Разве что их в матросскую шкуру зашить'. - 'А что? Хорошая идея, — потянул я за ниточку, которую матросы, сами того не ведая, дали мне в руки. — Пусть господа офицеры на себе испытают, каково это быть матросом на российском военном
