смутная мысль, что он присутствовал на пригорке неспроста, а потому вряд ли сможет проигнорировать мое здесь появление.
А сейчас передо мной стоял парень лет тридцати — тридцати трех с очень красной физиономией. Причиной такого насыщенного ее цвета, очевидно, было солнце, которое нещадно палило днем, в результате чего немудрено было получить ожог. К тому же парень был истинным блондином, имел светлые ресницы и брови, и потому его кожа, как никакая другая, была подвержена отрицательному влиянию ультрафиолета. Меня сразу заинтересовало, что же заставило этого блондинистого товарища столь долго пребывать на открытом солнце, что его физиономию стало трудно отличить от спелого помидора.
— Что вы тут делаете? — задал парень совершенно дурацкий, на мой взгляд, вопрос.
— Загораю, — совершенно честно ответила я и перевернулась на другой бок. Интуиция подсказывала мне, что парень никуда не денется, а, наоборот, продолжит настойчиво выяснять мою личность. Таким образом я оставляла за собой возможность неожиданно атаковать его на предмет того, кто такой он сам и что здесь делает.
Интуиция, как всегда, не подвела меня: парень немного подумал, а потом перешел на ту сторону, куда я отвернулась, и присел на корточки возле моего лица.
— И долго вы тут собираетесь загорать? — продолжил он расспросы, стараясь вызвать меня на откровенность. Безуспешно, потому что она была возможна только в случае обоюдного взаимопонимания, а его между нами пока не наблюдалось.
Поэтому я прикрыла глаза и резонно спросила:
— А какое вам, собственно, дело до этого?
Парень не нашелся, что ответить, и потому замолчал. Через некоторое время он опустился на землю рядом со мной, вперив задумчивый взгляд в сторону дома Василовских. Я проследила за тем, куда он смотрит, и заинтересовалась, что же так привлекает «типа» в доме композитора. Получить ответ на этот вопрос удалось лишь впоследствии, но пока он оставался повисшим в воздухе.
Незнакомец, немного посидев возле меня, очевидно, заскучал или у него возникла какая-то потребность, но примерно через десять или пятнадцать минут он так же молча, как сидел, поднялся и скрылся в неизвестном направлении. Вернее, направление-то проследить было несложно, однако куда именно пошел «тип», я не знала.
Отметив краем глаза, что из дома Василовских как раз выходит грубоватый Павел Григорьевич, я тоже поднялась и последовала в том направлении, в котором удалился «тип». Сразу за пригорком начиналась лесная полоса, а вдоль протоптанной дорожки на возвышении находились высокие густые кустарники, посаженные в ряд. За ними-то я сейчас и пряталась, надеясь, что парень удалился не для чего-нибудь, а чтобы с кем-то встретиться. Потому что я была почти уверена в том, что он следит за домом Василовских.
Голос «типа» я услышала спустя пару минут после того, как оказалась среди леса. Здесь было до невозможности тихо и так приятно, что захотелось прилечь под кустиком и, растянувшись во весь рост, уснуть богатырским сном. К сожалению, сделать это не представлялось возможным — я находилась на работе и должна была непременно определить причину появления белобрысого типа возле дома убитого композитора.
— Слышь, Вован, — бормотал парень, — не было его сегодня, композитора этого. Вообще не было, говорю тебе! Тут, в натуре, такая байда: в доме, короче, крендель какой-то поселился… Да, лет сорока. Хрен его знает, может, родственник какой… Ведет себя, как будто он дома. Точно тебе говорю, наверняка родственник…
Через несколько секунд я поняла, что блондин с кем-то изъясняется по телефону. «Рапортует то есть», — решила я и поняла, что моя догадка относительно того, что он ведет слежку за домом Василовских, оказалась верной.
— Да я ж тебе говорю, что он сегодня вообще не выходил никуда. Ну когда он мог уехать, ночью, что ли? Мы ж с тобой его вчера вечером видели, никуда он ехать не собирался.
Дальше последовала некоторая пауза, в течение которой блондин, очевидно, слушал, что говорил ему телефонный собеседник.
— Да, тут еще вот какая фишка: на посту нашем телка какая-то появилась… Да хрен ее знает, лежит в трусах на траве и загорает вроде. Да, на пригорке. А я откуда знаю? Спросишь ее, как же: она только зубами скрипит и глазами стреляет. Че делать-то?
О том, что ответил собеседник блондину на его вопрос, я могла только догадываться, однако он просвещал его довольно долго. Я поспешила ретироваться, чтобы не быть замеченной белобрысым, и быстрыми шагами направилась к своему прежнему месту. Здесь я опять разлеглась, порадовавшись, что никто не увел мою одежду — вернее, не мою, а Эльмирину, что было бы еще неприятнее, — и уставилась в небо. Оно было очень ярким и умиротворяющим: на насыщенном голубом фоне проплывали белые барашки облаков, что создавало замечательную картину спокойствия и безмолвия. Вдруг послышались шаги, и я поняла, что белобрысый закончил телефонные переговоры и, получив ценные указания от руководства, которому рапортовал, возвращается, чтобы приступить к своим обязанностям. В мои планы входило несколько привлечь его внимание.
Я вскочила и для начала стала неторопливо одеваться, отметив, что эта процедура довольно здорово заинтересовала белобрысого. Затем я многозначительно глянула в направлении композиторского жилища и повернулась лицом к блондину, подозвав его к себе царственным жестом. Ему ничего не оставалось, кроме как повиноваться и приблизиться ко мне для установления словесного контакта. Я полагала, что и сам блондин был не против этого, так как ему явно хотелось узнать, кто же я такая.
— Тебя как зовут? — Я решила для начала соблюсти светские приличия, однако парень от этого почему-то растерялся. Мне даже показалось, что он покраснел еще больше.
— Ты давно тут находишься? — беспощадно продолжала я вести допрос с пристрастием, повергая парня в еще большую растерянность.
Очевидно, он захотел меня обмануть, потому что отрицательно покачал головой в ответ на этот мой вопрос. Так я ему и поверила…
— Не важно, — произнесла я, решив во что бы то ни стало выяснить у него все, касающееся его пребывания возле дома Василовских. — Слушай, а ты не знаешь, мужик такой светленький, лет сорока, вон в том доме живет, сегодня никуда не уезжал?
Это была игра ва-банк, и я прекрасно понимала это. Парень несколько испуганно посмотрел на меня, потом на дом, потом опять на меня и грозно, как ему, по-видимому, казалось, вопросил меня:
— Зачем он тебе сдался?
— Не важно, — успокаивающим голосом протянула я, стараясь вложить в голос как можно больше убедительности. Мол, парня это не должно беспокоить. По опыту я прекрасно знала, что подобное вызывает совершенно противоположное действие: собеседник начинает во что бы то ни стало выяснять обстоятельства, в отсутствии которых его пытаются убедить. — Ну так что?
Парень налился обидой и сказал:
— Я тебе ничего не должен рассказывать.
Вот тебе раз! Нет, такими темпами мы ни на шаг не приблизимся к взаимопониманию, а оно нам необходимо, раз уж мы оба интересуемся одним и тем же объектом. Нужно по крайней мере выяснить, кому рапортовал белобрысый, ведь очевидно, что он следит за домом композитора не по своей инициативе. Я равнодушно пожала плечами и со словами: «Ну и пожалуйста», — повернулась на сто восемьдесят градусов и отправилась в сторону Чарующего.
Белобрысый явно не ожидал ничего подобного. Скорее всего, он вообще не знал, что ему со мной делать, однако сознавал, что, если я уйду, он не сможет выяснить, зачем мне нужен композитор. Поэтому парень быстро сориентировался и догнал меня.
— Я тебе все расскажу, но только не здесь, — торопливо произнес он, отводя глаза.
— Что ты говоришь! — удивилась я, не упустив возможности подколоть его. — А где же тогда? В греческом зале?
Парень явно никогда не был ни в каком греческом зале и вообще слабо представлял себе, что это такое, но отказываться от общения со мной, несмотря на это, не собирался. Сообразив наконец, что так или иначе, но ему придется выложить передо мной свои карты, белобрысый обреченно пояснил:
